Скоро вскрытие этих четырнадцати коробок станет для меня, если уже не стало, вскрытием гроба, извлеченного из могилы, а ведь мертвых беспокоить нельзя, говорил мне Хосе Антонио, словно предугадывая будущее. Я знаю, так оно и будет. Хватит того, что я вижу, как десятка три книг, выпавших из развалившейся коробки, валяются на комоде: желтеют и сохнут, умирая. Смотрю на них, как на распотрошенную дичь, но ведь это не мой трофей, не я их выбирала и покупала: «Всемирная история» в десяти томах, популярное сочинение начала того века; устаревшее издание «Словаря Испанской Королевской академии»; «Римские императоры» Гибсона; Конрад; Пио Бароха; «Тысяча и одна ночь» в двух томах; несколько номеров поэтического журнала «Литораль» из шестидесятых… Кое-что мне знакомо по другим переводам или в других изданиях, но эти книги больше того, что в них написано, и совсем в малой мере — свидетельство разложения материи.
С тех пор как я их положила сюда, как будто для сбора пыли, мне противно на них смотреть, а уж тем более брать в руки. Тем не менее, сегодня ночью у меня других нет. А как иначе заснуть?
Наконец перебираю их, принюхиваюсь к названиям и выкладываю: лопатка, бедренная кость, ключица, череп… Что-то из них мне незнакомо. Кучку растрепанных книжечек, которые закрывали своими тельцами солидные издания, я не листала ни разу и не знаю, что они скрывают под переплетами. Неприглядные послевоенные издания, когда не хватало средств на приличную полиграфию и переплеты, печатались на газетной бумаге, они похожи на агитки победителей — школьные пособия по истории или брошюры для продвижения культуры в широкие народные массы. Книга «Титаны Испании», серия «Капитаны», издатель «Вице-министерство народного образования Испании», Мадрид, 1945 год. Тускло-голубые картонные корочки крошатся под пальцами; обложка отстала, как только клей высох; желтые страницы шершавой бумаги разрезаны вручную, так что листы, прошитые грубой хлопковой ниткой, слежались слоями, как известковая стена. При неосторожном касании корешки рвутся, а кусочки хрупкой бумаги сыплются с книги, словно конфетти.
Из шести тетрадок о шести капитанах — Колумб, Кортес, Бальбоа, Писарро, Вальдивия и Хименес де Кесада — я, наконец, выбрала номер третий, отпечатанный арабскими цифрами на переплете. Правда, я не знала, кто такой Нуньес де Бальбоа, просто слышала где-то красивое имя. Произношу его вслух, звучание привлекает меня — первое слово утопает где-то глубоко в полости рта, частица «де» нравится языку, словно мостик к другому слову, которое лопается на губах, как пузырь.
Решение принято, и сейчас, как всегда перед тем, как углубиться в забег по книге, занимаю стартовую позицию, заглянув в первые и последние страницы: исследую трассу, рассматриваю детали. Книжица малого формата, напечатана крупным шрифтом, сто шестьдесят страниц основного текста, но имя автора нигде не упоминается. Понятно: новые власти в послевоенной Испании популяризуют идеалы патриотизма и католической веры, а эти идеалы противоречат индивидуализму гражданского общества. Интеллектуальный труд, укрывшийся за анонимностью, кажется беспристрастным, непререкаемым и вечным, и нет ни малейшего сомнения в том, что цензура дополнительно позаботилась об этом: внимательно причесала и очистила тексты от авторских следов современности и от всего личного.
Как и все книги, купленные Хосе Антонио в молодости, а не его родителями, эта тоже подписана почти торжественно, полным именем с двойной фамилией, причем пером, трижды обмакнутым в черные чернила — буквы постепенно бледнеют, но следующие уже опять яркие. Прочитав, он и тут оставил узнаваемые следы, тоненько подчеркивая графитовым карандашом отдельные пассажи, строки или слова: моторика не была его сильной стороной, рука у него частенько плясала.
Наконец я погружаюсь в основной текст, отдавая ему должное с дозой того преимущества, которое обычно сопутствует блаженному неведению: «После четырех плаваний Колумба по тем самым Западным Индиям, которые первооткрыватель принял за страны Азии, отважные испанские воины начали крейсировать в тех краях, открыв тем самым освоение Нового Континента и одновременно его колонизацию…» Текст приемлемый, изобилует информацией. После вступительных пассажей он сосредоточивается на двух экспедициях, одобренных в Бургосе, направленных на освоение берегов Твердой Земли (Tierra Firme) 9 июня 1508 года. Не ускользает от меня и случайное совпадение: повествование начинается в такой же летний день, но пятьсот лет тому назад. Если это какой-то потусторонний знак, поданный мне здесь, в Пуэрто, у пристани, от которой отплывали в Америку первые корабли, то я опасаюсь, что никогда не пойму его иначе, как призыв продолжить чтение. Впрочем, при чем тут вмешательство оккультных знаков, нумерологии, звезд… Хватит с меня и того, что встреча со следами, оставленными предыдущим читателем, прошла для меня спокойно.