Между страницами 146 и 147 я нашла короткий волосок, цвет которого мне хорошо знаком. Я внимательно держу книгу, чтобы дочитать ее до конца и чтобы не выпала ее составная часть, оставшаяся от человека. Разве я не знала об этом раньше? Каждое проявление любопытства, в том числе и читательского, обладает своей ценностью.
Наконец я закрыла книгу и тихо поднялась, чтобы навестить нашу уснувшую дочь, и только тогда погасила свет. Вижу, как темнота редеет в окне, и прикрываю глаза: пока я не заснула, их может растревожить заря. В пространстве между сном и явью мелькают тени и искаженные контуры, группирующиеся в бледное воспоминание.
Прошли годы с тех пор, как я вообразила себе озорника с петардами — для кого-то пятнадцать лет, а для многих из нас целая жизнь. Вернувшись в свою страну, разодранную и съежившуюся, как шагреневая кожа, я убедила себя в том, что ни в каком другом месте, кроме Белграда, невозможно начать сначала. Я вновь выхожу в люди. На открытии одной выставки в подвалах Конака княгини Любицы ко мне подходит старичок в застиранном сером плаще. И только когда он представился, я узнала его — дипломата с улицы Нуньес де Бальбоа. Я вижу перед собой не только постаревшего, но и сломленного человека. Спрашиваю его о жене. Он машет рукой, поминает трагедию прошедших лет, как будто я понимаю, о чем он говорит: предполагаю, что речь его о том, что касается всех нас.
— Я слышал хорошие отзывы о вашей новой книге, — говорит он, и даже упоминает название.
— Вы читали ее? — живо интересуюсь я; в ней многое сказано о нашем общем опыте жизни в Испании.
— Нет, но очень хочу прочесть. Разве вы не знаете, что мы, здешние пенсионеры, — тут он улыбкой побежденного намекает на то, что я приехала из-за границы, — не можем позволить себе такую роскошь, как книга.
Я попросила человека, который однажды принимал меня в своем мадридском доме, написать адрес и на следующее утро послала ему книгу. Бандероль ушла с горькими мыслями: куда уж горше… ореховая скорлупка, волны истории… Тогда, на почте, после непременного препирательства по поводу содержания штампа «печатное издание» на бандероли, содержащей личное послание, нахлынули воспоминания про улицу Нуньес де Бальбоа, дипломатию, церемонии и неясные предчувствия, как и сейчас, перед тем, как наступит поздний сон, возникает озорник с петардами, слепой бродяга, Южное море, голова на плахе… И только намного позже — по правде говоря, совсем недавно — совершенно случайно я узнаю, что бывший дипломат из Мадрида в тот день, когда мы встретились в подвалах княгини Любицы, был в трауре по случаю трагической гибели сына.
Чего только ни путается в голове, лежащей на подушке, и сейчас, заплатив обол за все свои переезды, в первую летнюю ночь в брошенном доме в Пуэрто, утомленная чтением и воспоминаниями, наконец, засыпаю. Мертвецким сном.
Елена Ленгольд
Love Me Tender
1
Элвис благоухал сказочно! И рука его не потела, хоть он и держал мою ладонь в своей уже целых две минуты. Второй он обхватил меня за талию. Крепко, как следует! Довольно решительно. Я всего его чувствовала. Немножко щекотали нос блестки его высокого воротника. Восхитительный человек этот Элвис! Поет будто только для меня, пока мы вот так танцуем. Он шепчет, а слышат его все. Ладно, у него микрофон, но все-таки.
Love те tender, love те sweet, never let me go… Не знаю, кто бы захотел отпустить тебя, елки-палки. Что касается меня, то можешь вертеть мной так до самой смерти. Или пока не свалимся в этот бассейн, один черт.
You have made ту life complete, and I love you so… Я каждому его слову верила. И так хотелось ему об этом сказать. Но просто некогда было, да и не совсем все было в порядке. Мужик пел, и все смотрели на него и, что хуже всего, смотрели на меня, и микрофон тут болтался между его и моими губами, а губы эти были так трагически близки, и кто знает, что бы с нами случилось в какой-нибудь другой обстановке. А ведь хотела я ему сказать именно это, что верю ему, пока он поет. И чтобы бросил он этот микрофон, и чтобы воспарил на крыльях своего сверкающего серебристого плаща, и чтобы унес меня отсюда, сначала на пляж, на песочек, а потом куда ему угодно.