Левой рукой он все еще держался за дверную ручку, а правая взлетела куда-то в воздух, приблизительно на высоту лица, и замерла там, слегка напоминая вопросительный знак. Как будто не он, а его рука спрашивала, кто это такая, откуда она меня знает и что ей от меня надо.
Так мы и стояли несколько секунд, и было похоже, что никто из нас ни слова не вымолвит первым. Я чувствовала, что во рту у меня внезапно все пересохло, дыхание остановилось. Я слышала биение собственного сердца. Оно колотилось сильно и равномерно. Оно мешало мне думать. Хотя, если бы оно и замолчало, вряд ли бы я смогла думать в этот момент о чем-то разумном. Я просто смотрела на него, и казалось, что это будет продолжаться вечность. Потому что за пару этих секунд я сумела рассмотреть все, что только можно было увидеть. За спиной Элвиса просматривалась часть комнаты, большая кровать со смятыми простынями, где-то там стояло большое кресло с пошлыми подлокотниками в виде львиных голов, на которое был сброшен его шуршащий пиджак. Я углядела и туалетный столик рядом с кроватью, и меня развеселило огромное количество флакончиков и коробочек на нем, как будто здесь проживала напудренная молодящаяся старушка, а не мужчина. Я увидела и два чемодана у дверей, один огромный, зеленый, другой поменьше, на крышке которого была наклейка в виде серебряной гитары. Все это я обозрела за пару секунд. Заметила даже, что полы рубашки Элвиса торчали из-за пояса брюк, а на ногах у него были обычные клетчатые тапочки, точно такие же, в каких ходил по дому мой муж. Эти тапочки показались мне невероятно странными на его ногах.
Стало ясно, что Элвис заговорит не скоро. Рука его все еще была вопросительно согнута, выражение лица оставалось прежним, только одна бровь приподнялась и слегка шевельнулась шея, позволив голове чуть опуститься. И все. И он ждал вопроса. Пришлось заговорить мне, иного выхода не было.
Тихо, настолько тихо, что сама себя едва расслышала, я спросила:
— Вы позволите войти?
Долю секунды Элвис вроде бы размышлял, но потом легко, как большой кот, отошел в сторону и дал мне пройти. И продолжал молчать. Рукой указал мне на кресло, в которое был брошен его пиджак. Похоже, он и не собирался убирать его. Я прошла мимо Элвиса, временами ощущая на себе его взгляд. Взяла пиджак, аккуратно переложила его на кровать, после чего уселась в кресло.
Элвис стоял передо мной. Я подумала, что с ним частенько такое случается. Женщины стучат в его дверь после полуночи. Он или слишком удивился, или его это ничуть не удивило. Середины тут не было. Сначала я хотела спросить его именно об этом, но особого смысла в таком вопросе не было.
И только тогда я увидела за дверью мини-бар. Элвис направился к нему и, остановившись за стойкой, наконец заговорил:
— Если не ошибаюсь, ты пила мартини?
Сердце у меня прямо подпрыгнуло. Он не только вспомнил меня, он знал, что я пила этим вечером!
— Да, — ответила я, — спасибо, с удовольствием выпью еще один мартини.
Элвис как-то сразу успокоился. Если он и выглядел удивленным несколько первых минут, то теперь стало ясно, что к нему полностью вернулось самообладание. В одной руке у него был стакан виски для себя, в другой — мой мартини. Протягивая мне бокал, он сказал:
— И со мной случается бессонница после мартини.
И тут я просто рявкнула на него:
— Нет! Не из-за мартини моя бессонница! Ты…
И больше я не смогла произнести ни слова. Огромный гадкий комок застрял у меня в горле. Тот самый комок, который возник там, когда я закончила свой танец с Элвисом вокруг бассейна. Ужасно унизительное чувство, когда ты понимаешь, что сейчас разрыдаешься перед совершенно незнакомым мужчиной, и знаешь, что он это знает, и знаешь, что твой кончик носа внезапно покраснел, совсем как у малого дитяти, и что слезы стали накапливаться в уголках глаз.
Элвис как будто ничему не удивлялся. Он присел на подлокотник моего кресла, верхом на одну из львиных голов, погладил меня по голове и очень нежно сказал:
— Ах, душа моя! Ты и в самом деле грустишь…
А я только кивала головой. Совсем как сдавшийся ребенок, решивший наконец расплакаться.
4
Где-то между третьим и четвертым стаканчиком виски Элвис рассказал мне, как однажды ночью, удивив самого себя, он женился на болгарской укротительнице львов. Она была слегка косоглазой, однако с кнутом обращалась великолепно. И это ему понравилось. Они прожили вместе всего два года, и все это время напролет они спорили о том, кому за кем следовать: ему ли за цирком или ей за командой Элвиса, и когда это наконец их утомило, они решили идти каждый своей дорогой. Она продолжила размахивать своим кнутом и спокойно стоять перед распахнутыми пастями зверей, а он — шептать на ушко дамам по террасам европейских отелей.