— Пожалуйста, дайте ей воды. Иначе она умрет от жажды. Не дайте ей погибнуть таким образом, — умоляю я, пока она надевают на меня маску для дыхания.
— Мы дадим ей попить, — говорит Петра. — И помоем ее. Она ужасно воняет.
Спустя пару минут я сижу в одиночестве в накаченной кислородом комнате для собраний.
Они забрали у меня прибор для дыхания, чтобы я не смогла покинуть комнату.
Меня оставили сидеть спиной к двери за старым, круглым, деревянным столом. Я пытаюсь вспомнить, что сказала Петра, когда зашла в нашу камеру. Что-то о том, что я привязалась к Мод и это важно.
Но почему я не должна была бы к ней привязаться? Они еще не поняли, что мы никакие не бессердечные монстры?
Хлопает дверь, но я не оборачиваюсь. Я решила показывать безразличие. Так как очевидно, что мой самый главный враг - это мое тупое сочувствие. Сочувствие к каждому, кто перебегает мне дорогу. Теперь я должна положить этому конец. Я должна попытаться убедить Петру, что другие люди мне полностью безразличны. А лучше всего, что я безразлична и к самой себе тоже.
— Я не хочу присутствовать во время сентиментальной встречи. Я подожду за дверью.
Голос принадлежит Петре. Я слышу шаги, а затем дверь закрывается. в комнате повисает неприятная тишина, которая становится все тяжелее с каждой минутой.
Но я все еще не оборачиваюсь, так как все это кажется мне обычным трюком. Вместо этого я смотрю на сломанные часы на стене.
Не имею ни малейшего понятия сколько проходит времени, в то время пока я сижу не шелохнувшись и не издав ни звука.
И я бы, наверное, смогла бы еще целую вечность просидеть так, если бы не мой желудок: он заурчал. Да так громко. А затем прозвучал голос.
— Эй? — говорит он, и я понимаю в ту самую секунду, даже не обернувшись и не пытаясь услышать что-либо еще, что это он.
Я подпрыгиваю и откидываю стул. Рядом с дверью стоит Квинн. Его глаза завязаны, руки связаны. Он выглядит ошеломленным, но он жив.
— Квинн! — задыхаюсь я и подбегаю к нему.
Снова и снова я проигрывала эту сцену в мыслях. И в моей голове все было абсолютно ясно, как я среагировала бы: упала бы в его объятья.
Но теперь я останавливаюсь в нескольких сантиметрах от него и осторожно снимаю повязку с глаз. Когда он снова обретает зрение, начинает растерянно качать головой и сжимает губы.
— Беа, — шепчет он и придвигается ближе.
Я чувствую его дыхание и отступаю. У него повсюду синяки и следы от ударов. Я поднимаю руку, и когда я прикасаюсь к его скуле, он вздрагивает и закрывает глаза.
— Ты действительно справился, — шепчу я.
И тогда никто из нас не произносит ни слова. Просто смотрим друг на друга. Впервые по-настоящему.
— Меня нашел кузен Алины, — объясняет он наконец. Его рот двигается, как будто он хочет сказать еще что-то, но не делает этого. Затем качает головой и пробует еще раз. — Я должен…
Я должен так много тебе сказать. Меня приняли тогда на обучение в руководящие работники… но это было тайное сообщение. И это не самое худшее. Если я расскажу тебе, кто я на самом деле, к какой семье принадлежу, тогда не удивлюсь, если… если ты не захочешь снова меня видеть.
— Ты жив!
Я переступаю с пяток на носки, и внезапно наши носы соприкасаются. И тогда он целует меня!
Мне кажется, что он сейчас отстранится, и что поцелуй останется как всегда дружеским, но Квинн не отстраняется! Его губы остаются прижатыми к моим, затем они слегка раскрываются, и я чувствую дыхания Квинна во рту.
Невольно я обвиваю его шею руками и прижимаюсь к нему. Но тогда он все же делает шаг назад и смотрит на меня.
— У тебя же зеленые глаза, — говорит он.
— Да. Вообще-то всю мою жизнь.
А потом поцелуй уносит мое сознание прочь.
Когда Петра приводит нас в комнату для собрания, мой взгляд сразу падает на Квинна, который сидит на другом конце круглого стола, непосредственно рядом с Беа.
Он больше не выглядит как один из тех, над кем я могла бы посмеяться. Да он настолько изменился, что я задаюсь вопросом, действительно ли это Квинн.
— Сядьте! — приказывает Петра.
Сайлас и я занимаем места напротив Квинна и Беа. Джаз садится рядом с Петрой в центре, а Роксана и Леви на противоположной стороне.
Квинн нерешительно кивает мне, прежде чем снова повернуться к Беа. Хотя Беа и просидела 12 часов в совершенно темной камере, она выглядит еще более сияющей и живой, чем когда-либо прежде.
— Итак, как обстоят дела? — спрашивает Петра Роксану и Леви, которые все утро осматривали окрестности.
Роксана откашливается и трет большим пальцем здоровый глаз, до тех пор пока он не становится красным и влажным. Затем откашливается еще раз.