- Вавила, а ты не заметил - оружие он с собой взял? - напрямую обратился к нему Павел.
- Как не взять? Конечно, взял. Обе сабельки свои кривые. Как есть - обе.
10.
Круглая ручка двери в зал завораживала. Нажать и открыть. Войти.
- Ну что, пошли? - будто издалека спросил Павел.
Лёхин вздрогнул. Расцепившиеся Шишики сидели с обеих сторон от домового Вавилы и серьёзно таращились на него. А он придумывал одну причину за другой, чтобы не входить в зал, а затем в комнату Соболева. Особенно нравилась ему одна причина: если профессор смог уйти, оставив призраков из сна в квартире, не насядут ли кошмары Соболева на него, на сонного, готового в любой момент свалиться и уснуть глубоким сном? Вопрос риторический. Стороной Лёхин понимал, что он просто тянет время, чтобы в очередной раз не ощутить, как давит на плечи и на голову колючий груз незримых ладоней.
- Лёхин, ты чего?
А домовой пригорюнился, глядя на дверь. Кажется, ему-то очень хотелось войти в зал и поглядеть, что там, во вверенном его заботам помещении, творится.
Встряхнув оцепенение, Лёхин встал. Кругляш на двери превратился в ненавистного врага. Как Лёхин не убеждал себя, что всё нормально, ему очень не хотелось даже касаться ручки. "Да ладно… Это как вылечить больной зуб, - морщась, напомнил он себе, - чем быстрее через это пройдёшь, тем быстрее освободишься".
- Не заходи, - предупредил он Павла. - Тут будет потяжелее, чем в палате или в комнате Даши. Я сам сначала посмотрю.
- Но мне интересно, - почти шёпотом возразил сыщик. - Если почую, что что-нибудь не так, сразу сбегу.
С трудом заставив себя коснуться ручки-набалдашника, Лёхин открыл дверь, но дальше, в зал, не пошёл. Он-то думал проверить личную комнату Соболева, но содержимое зала остановило немедленно. В осенних солнечных лучах странно было видеть шесть с трудом различимых фигур, сидящих за круглым столом в середине комнаты, словно в ожидании обеда. Они оказались не такими большими, как опасался Лёхин. Обычного человеческого роста. Теперь-то, чтобы разглядеть их, он переступил порог и зашагал к столу, насторожённо всматриваясь в каждого и невольно окунаясь в события такого памятного августа.
Первым он узнал Рыжего, хоть тот и сидел спиной. Ничего удивительного. Его бритая голова к моменту смерти обрастала шевелюрой и уже тогда, как сейчас, на солнце, светилась всеми оттенками от тёмно-оранжевого до жёлтого. Лёхину вспомнилось, как ввалился со зверюгой в обличие Рыжего в собственную квартиру, напугав приятеля. Олег тогда на полном серьёзе думал, что коллега убил человека. И был изрядно ошеломлён, когда "человеческое тело" начало стремительно таять в чёрную жидкость, от которой до хруста сплавился новый палас на полу.
Бугай. Всё в той же спецовке на голое тело и в широченных чёрных джинсах. Его нетрудно вспомнить по могучей спине. Когда-то давно он, наверное, занимался тяжёлой атлетикой, а потом резко бросил её. Вот и раздался вширь… Лёхин внимательно оглядел его. В том странном месте, где архитектура словно сошла с ума, именно Бугай вытащил дубинку с выскакивающим лезвием-заточкой… Сейчас при нём дубинки нет. Значит, так и останется ненужной загадкой, принадлежала ли та дубинка настоящему Бугаю, или зверю Иного в его личине.
Шкет. Шкелетик. Мешок с костями. Взгляд наивного пацана, а ведь (Лёхин вгляделся в костистое лицо) в момент смерти на той остановке ему уже было за двадцать… В памятной драке, когда Лёхин от компании преследователей пытался уйти по лестнице, Шкет всем весом повис на его ногах, погрузив в стопу громадные когти. Лёхин потом даже не хромал, но тупая, ноющая боль преследовала долго.
Паук. Точно вцепившись в его ухо, так и висит на прежнем месте серьга-паучок. Самый хитрый и подлый из всей компании. Лёхин подозревал, что он компанией и командовал. Это он подбежал к Соболеву на остановке и первым ударил его, сбивая с ног, перед тем как навалиться на беззащитного человека всей шаблой. Это он (казалось Лёхину), а не зверь Иного в его личине придумал ударить профессора в подвалах вечной стройки, чтобы унести в своё пространство человека, владеющего способностью открывать порталы Иного.
Последние двое не были чем-то примечательны. Разве что от обычных людей отличались общей для всех шестерых меткой - бритыми головами.
Гостями, приглашёнными, но забытыми хозяином, они сидели и оцепенело смотрели на обычную лёгкую куртку, брошенную на середину стола.
Лёхин пытался понять, что перед ним: обычные призраки, нашедшие своего невольного убийцу, или призраки, вызванные странным явлением. Тем явлением, что по всему городу погрузило людей в состояние, близкое ко сну, вызвав, как побочный эффект, из спящих их самые сокровенные страхи, если верить Павлу.
Вопросов оказалось больше, чем ответов.
Почему на столе куртка? Почему на неё уставились призраки убийц Соболева? Почему они не замечают Лёхина? Ведь, будучи призраками, они должны видеть человека, вглядывающегося в них. Они должны - чёрт возьми! - полюбопытствовать, почему Лёхин видит их!
Но призраки сидели неподвижно, и Лёхин начал подозревать, что куртка гипнотизирует их. И только мелькнула эта мысль, как он вдруг понял, что означает призрачная скульптурная группа. Ведь Соболев - медиум, за последнее время научившийся без особых приготовлений видеть призраков. Эти - пришли к нему в сон. Вот откуда, по рассказу Вавилы, стон и плач во сне хозяина. Он переживал свою смерть на той остановке, год назад. Но Соболев сумел выбраться из сна и каким-то образом вытащить оттуда призраков и обездвижить их, поймав на куртку, которая была на нём тогда, в том августе. Как - Лёхин не представлял. Но профессор не зря считался хорошим медиумом. Он-то приёмы обращения с призраками знал. Пусть до недавнего времени и чисто теоретически.
Но Лёхин всё-таки попытался.
- Привет! - сказал он Пауку, вглядываясь в пустые глаза сидящего.
Тишина и неподвижность.
В комнате, напоённой октябрьским солнцем, Лёхин разглядел всех отчётливо. Ни один не шелохнулся.
- Кто здесь? - шёпотом спросил Павел.
- Призраки тех, кто убил Соболева, - ответил Лёхин, продолжая пристально вглядываться в глаза Паука.
- Они говорят?
- Они… не разговаривают. Кажется, Соболев что-то сделал с ними.
- Император теней, блин, - прошептал Павел.
Лёхин обернулся.
- Ничего себе… сказанул… Но в точку. Как ты себя чувствуешь?
- Нормально. Такого, как при других, нет. Ты точно думаешь, что Соболев смог их… ну… стреножить?
- Судя по всему, да. Ладно, здесь мы уже ничего больше не найдём. Пошли.
В прихожей Лёхин спросил домового, который всё ещё сидел между двух пушистых шариков:
- Вавила, а ты правда не можешь войти в комнату?
- Нет, не могу. Пробовал, но как будто ветер большой сдувает. Ровнёхонький такой… Пройти вовсе не даёт.
- Слушай, Лёхин, а ведь получается, профессор что-то сообразил в ситуации? И поэтому куда-то побежал? Да ещё с мечами?
- Ну да, сообразил, конечно, - сумрачно сказал Лёхин. - Он-то сообразил, а мне теперь перед Аней отдувайся за него. Что - трудно было оставить записочку: мол, побежал туда-то и туда-то, обратно буду во столько-то, не беспокойтесь зазря? Эгоист он, между нами говоря. Вавила, сможешь за нами дверь закрыть?
- Смогу, как не смочь? Шишиков-то не забудь, Лексей Григорьич!
На множественное число "помпошек" Лёхин обернулся, как ужаленный. Непредупреждённый Павел аж вздрогнул.
- Ты чего?
- Ща, погоди-ка. Вавила, а почему я должен обоих Шишиков забрать?
Две "помпошки" умильно глазели на него с трюмо - этакие котятки-щеночки, вызывающие желание немедленно погладить их по пушистой шёрстке. После вопроса Лёхина Шишики укоризненно что-то заскрипели между собой.
- А как иначе-то? - простодушно удивился домовой. - Ты ж всё равно хозяина искать будешь. Как же тут без Профи?