Непроизвольно ужесточившееся выражение лица удостаивается жёсткого взгляда от моей девушки. Я поправляюсь.
Но нет, во мне нет понимания. Ни капельки.
Бабушка обращает ко мне улыбку, как будто тут есть чему улыбаться.
Лишение сексуальной жизни — дело не из приятных. Сказать двадцатиоднолетнему парню с работающим членом, что он не может заниматься сексом со своей девушкой — матерью своего ребёнка, Бога ради, — не что иное, как жестокое и неординарное наказание.
Ещё и на Рождество? По идее, это время радости и всего такого, а не то, где я мучаюсь от запущенного случая посиневших яиц и барахтаюсь в страданиях Скруджа.
— Как закончите — спускайтесь к нам. На кухне есть закуски, чтобы отвести аппетит до ужина, если вы голодны.
Я и Пейдж безмолвно наблюдаем за ней, пока она не исчезает внизу лестницы. Мы поворачиваемся, одновременно глядя друг на друга.
Я дёргаю головой в сторону комнату, отведённой ей и Бри.
— Нам нужно поговорить.
Я провожаю Митча в спальню. Проследовав за мной, он перекладывает Бри на другую руку и закрывает дверь.
— Скажи, что она только что не говорила то, о чём я думаю. — Он сверлит меня взглядом с выражением лица, выражающим бурю растерянного недоверия.
Я сочувственно вздыхаю.
— Дорогой, это её дом, к тому же она твоя бабушка. У нас нет права голоса.
Секунду он оглядывается по сторонам, как будто пытаясь найти выход. В комнате есть два мансардных окна, но с них будет адский спуск. Однако я понимаю. Чувствую его боль, хотя мы застряли тут на неделю. Нужно сделать всё возможным в сложившейся ситуации.
Он смотрит на меня с появившимся в глазах расчётливым блеском. Мне хорошо известно, что значит этот взгляд.
— Прокрадись ко мне в комнату после того, как все разойдутся по постелям.
— Ни за что. — На сей раз я качаю головой ещё решительнее. — Я не собираюсь рисковать попасться в доме твоих бабушки и дедушки, — твёрдо и убеждённо заявляю я. Иначе Митч заставит меня делать один Бог знает что. Он это умеет. Ещё на убеждение пускает в ход рот и руки. Он невероятно хорошо умеет настаивать на своём, а я всего лишь женщина, которая не занималась сексом со своим суперсексуальным парнем больше недели. У моей решительности есть пределы.
Он глазеет на меня, как будто поверить не может, что я не соглашаюсь с его планом.
— Не смей смотреть на меня таким жалостливым взглядом. Я нравлюсь твоим старикам, и мне хочется, чтобы всё так и оставалось. Я не стану предавать их доверие.
Осознав, что не сможет уговорить, подтолкнуть или соблазнить меня поступить по его, он ворчит:
— Два года подряд, Пейдж. Рождество нас ненавидит.
Его слегка надутые губы для поцелуя, несмотря ни на что, заставляет меня улыбнуться.
— Нет, не ненавидит. Это называется «неподходящее время». — Очень неподходящее время.
На прошлой неделе Бри болела гриппом, а когда тебе приходится справляться с больным ребёнком, помимо работы, готовки и домашней суеты, секс занимает в голове последнее месте. Мы оба выживали на трёх-четырёх часах сна в день. Я даже забыла, что такое полноценный семичасовой сон до прошлой ночи. Но, исходя из того, что мне известно теперь, лучше бы мы потратили один из тех часов на такой необходимый секс.
На прошлое Рождество у Бри резались зубки. И этим всё сказано, потому что все, кто пережил прорезывающиеся зубки у ребёнка, точно знает о чём я. Труднее всего было справиться с постоянным плачем и хныканьем. В какой-то степени я ему сочувствовала, но, в конце концов, мне пришлось сказать Митчу, что нужно смириться, потому что я могу иметь дело только с одним ребёнком за раз. Однако, когда мы занялись сексом после долгой, восьмидневной засухи, это было выше всяких похвал. С нетерпением жду сегодняшней ночи.
Вдруг Бри резко распахивает глазки. Секунду она тревожно всматривается в меня, прежде чем стремительно отскочить от плеча отца.
— Уже Лождество? — Она смотрит на меня, а потом обращает свои большие зелёные глазки к отцу.
Я чувствую, как улыбка захватывает всё лицо, а свежая волна любви к дочери переполняет сердце. Мы с Митчем создали её, этого прекрасного малыша. Иногда, глядя на неё, мне трудно в это поверить. Но Бри, без всяких сомнений, моя. Все говорят, что она — моя мини-версия, и только глаза — отца.
Митч грубо смеётся.
— Завтра, милая, — произносит он, целуя её в раскрасневшуюся щёчку.