Какой бы ни была причина этого незначительного различия, в данный момент у меня есть более горящая нужда — в диетической кока-коле со льдом. Есть жизнь и после печей Освенцима, а я хочу жить. Проблема в том, что я не знаю, где найти колу в районе с большим количеством религиозных учреждений, но без единого киоска, продающего колу. Я вижу двух рабочих, явно не местных, и заговариваю с ними.
— Как вас зовут?
— Ехезкиель, говорит один.
— А ты? — спрашиваю я другого.
— Израиль.
Они не одурачат меня, ибо Ехезкиель и Израиль — два очень еврейских имени.
— Не играйте со мной в эти игры. Как вас зовут по-настоящему?
— Мухаммед.
— А ты?
— Тоже Мухаммед.
— Приятно познакомиться. Меня зовут Тоби, и я немец. Вам стоило бы увидеть, как просияли глаза Ехезкиеля и Израиля! Им нравится этот немец; и они с радостью указывают ему магазин, продающий черную ледяную магию, известную как кока-кола.
Жажда моя гаснет, и я направляюсь на встречу с двумя известнейшими рабби этого района. Непростая задача, позвольте вам сообщить.
Первого рабби, которого я хочу увидеть, здесь нет. Где он?
— В Америке, в отеле, — говорят мне его приверженцы. Второго рабби, какой сюрприз, тоже нет. А он где?
— В отеле в Австрии.
Святые люди отдыхают. Они не снимают фильмы; сама их жизнь — кино: великолепные пейзажи и вкусные блюда.
Жителям этого района запрещено изучать что-либо, кроме священных книг, у них нет профессий, и большинство очень бедны.
— Как получилось, что рабби может позволить себе дорогие отели за границей? — спрашиваю я одного из последователей рабби, и тот, указывая на небо, отвечает:
— Сотворивший небо и землю знает и как добыть отель для праведника!
Если бы Йоав имел хоть какое-то чувства юмора, он бы сделал фильм об этих людях.
Пока святые люди отдыхают в местах типа тирольского Interalpen, юные дети из их общины остаются в Меа Шеарим. Они учат алфавит, и я иду присоединиться к ним. В их глазах, насколько я помню из мира моего ортодоксального детства, человек, одетый, как я сейчас, должно быть, является существом из местного зоопарка или мерзким сионистом, проклятым гоем, на худой конец, беглецом из психиатрической больницы. Куча детей в возрасте от двадцати до тридцати моментально окружают этого незнакомца, когда он заходит в комнату, изливая на него свою любовь. Видимо они сошлись на опции зоопарка и полагают, что я добрый медведь.
— Кто ты? — спрашивают они.
Я отвечаю на идиш (они никогда бы не подумали, что существо, подобное мне, знает этот язык)
— А вы кто?
Ой, им нравится этот мишка. Должно быть он явился из кошерного зоопарка.
Их учитель болтает со мной, сообщая, что он антисионист, “как и вы”.
— Как вы меня так быстро раскусили?
— Вы бы не пришли к нам в гости, если бы были сионистом!
Мы смеемся. И дети тоже смеются. Они все пытаются меня потрогать — замечательного двуногого медведя и вопят от удовольствия. Учитель и дети разговаривают друг с другом на идиш, языке, состоящем на 80 процентов из немецкого, и он учит их святому языку — ивриту.
Я сижу с ними и наблюдаю, как они учатся распознавать буквы. Это переносит меня на много лет назад, к началам моих познаний, и я закрываю глаза.
Алеф. Бет. Гимел.
Буквы — это образы; Алеф выглядит так, Бет — вот так. Буквы — существа странные, им не хватает эстетики. Почему буквы не могли быть живописнее? Они — такие холодные, грубые, старомодные существа, пережившие каким-то образом концентрационные лагеря. Буквы — могущественны, жестоки, манипулятивны и очень умны. Я хочу, чтобы я управлял ими, а не они контролировали меня.
Алеф! Бет! Гимел!
Учитель пробуждает меня от грез. Не хотел бы я посмотреть, как эти его ангелы играют? — спрашивает он.
О, это наслаждение для глаз и ушей. И во время игры я прошу их спеть, не зная, как они отреагируют на мою просьбу, но дети и учитель находят эту идею занятной и тут же начинают петь. Они и выглядят и поют, как ангелы. Это так воодушевляет!
Что станет из этих сладких существ, когда они вырастут? — спрашиваю я себя. Ответ можно увидеть снаружи на улице.
"Женщины, — говорит большой плакат снаружи, — пожалуйста, не приходите в наш район в нескромной одежде." Части женского тела, которые могут быть непокрыты, это лицо и пальцы. Некоторые женщины, как я вижу, не веря своим глазам, продвигают "скромность" на шаг дальше: они не показывают ни йоты плоти, даже глаза, и когда они идут по улице, то выглядят как огромные черные движущиеся мешки для мусора. Что это — еврейские талибы?
В моё время таких женщин не было. Иерусалим стал святее, думаю я.