За воскресенье Толя измучился. Он включал телевизор и через минуту выключал, выходил на улицу и тут же возвращался, но сидеть дома было еще тяжелее. Так устроен мир, что свою боль человек старается не замечать, а страдания близкого человека, пусть и небольшие, вырастают в его глазах в трагедию. Толя терялся в догадках: как помочь Наташе? К бессилию примешивалось чувство вины, и он ругал себя за то, что в пятницу взял Наташу на этюды за город. День был ветреный, по-осеннему студеный. Они с трудом втиснулись в переполненный автобус. Две старушки всю дорогу ворчали на Толю, что вот, мол, надоело молодежи носить «портфеля», они теперь деревянные чемоданы таскают, а от них людям — одно неудобство: все бока промяли.
Толя заговорщицки перемигивался с Наташей и старался вывернуть желтый этюдник в другую сторону, но в автобусе было тесно, он локтем пошевелить не мог.
Они сошли на остановке «Сосновая». Обычно ребята из художественной школы проезжали дальше, до пруда. Там они делали наброски деревянного мостика, пасущихся лошадей, рыболовов. А Толя уже второй год пытался нарисовать поляну, окруженную соснами, похожими на свечи. От яркой их зелени воздух тоже был зеленоватым, а когда лучи солнца прорывались сквозь белые облака и высвечивали самый край поляны, воздух становился почти осязаемым, приобретал оттенки от тепло-золотого до светло-зеленого.
Толя сделал двадцать три рисунка, но все они были непохожи на ту волшебную картину, которую в доли секунды создавала природа. Он старательно вырисовывал травинки, веточки, капли росы. И с досадой откладывал рисунок в сторону. «Рисунок — это не копия, — часто говорил на уроках акварели старый художник Добужский. — Даже точно переданный свет — это еще не все. Художник долго ищет пейзаж не потому, что красивых мест мало, а потому, что не каждое место соответствует тому настроению, тем мыслям, которые им владеют. И потому с холодным сердцем лучше не браться за кисть. Получаются лишь жалкие копии природы, настоящие картины создает Любовь…»
Толе казалось, что у него в душе уже звучит та многоцветная музыка света, которую он слышал, видел, и было непонятно, почему рисунки получаются бледными, неживыми. И в эту свою поездку, как и в те двадцать три, Толя надеялся на удачу.
— Я тебе помогу. Ты знаешь, я хоть рисовать и не умею, но все вижу, — тоже вдохновленная, тоже захваченная творческим порывом, говорила Наташа.
На остановке «Сосновая», уставшие от духоты и тряски, они немного отдышались и по утрамбованному до асфальтовой твердости проселку пошли к сосновой роще. Едва они вступили на лесную тропинку, их окутала тишина; забылись усталость, пыльный город, душный, тесный автобус.
Толя шел ходко и смотрел прямо перед собой; если Наташа о чем-то спрашивала, отвечал нехотя, односложно. Наташа сначала немного обиделась, а потом поняла: человек настраивается на серьезную работу.
Поляна открылась внезапно, большая, окруженная бронзовой стеной сосен. И казалось странным, что тут, почти в самой глубине рощи, до сих пор не выросло ни одного деревца, словно на это место был наложен волшебный запрет, а недавно его сняли — и по всей поляне островками зазеленели сосенки-невелички.
— Она… — тихо сказал Толя. — Над ней даже в самый солнечный день висит дымка, а в пасмурные дни туман светится, словно он подсвечен снизу крохотными прожекторами.
Толя снял с плеча складной мольберт, приготовил краски, укрепил на этюднике чистый лист бумаги и замер; его взгляд то устремлялся к дальнему краю поляны, подернутому голубоватой дымкой, то останавливался на сосенках-невеличках, то скользил по ближней кромке поляны.
Вскоре Наташе это наскучило. Она пошла между сосенок, остановилась, издалека посмотрела на Толю. Тот все так же неподвижно стоял перед чистым листом бумаги. Наташа помахала ему рукой. Толя смотрел в ее сторону, но не ответил.
Он испытывал то радостное полузабвение, когда весь мир предстает красочным, звучащим: шуршание ветра в ветвях сосен было светло-коричневым, а пожелтевшая листва напоминала печальный голос скрипки. И Наташа, он ее не видел, а чувствовал, наполняла поляну какой-то праздничной, светлой музыкой. Такого с Толей еще не было, он взял кисть и размашисто положил первый мазок; хотя было свежо, распахнул воротник рубашки.
Наташа неслышно подошла сзади и сначала не поняла, что означают эти, на первый взгляд, беспорядочные, грубые мазки. Ей хотелось поправить Толю, что-то подсказать ему, но он работал так, словно был на этой поляне совершенно один. Толя и в городе, когда забывался, вел себя так же. Вокруг него соберется человек пять-шесть любопытных, даже Наташу такое обилие зрителей, хотя она и стоит в сторонке, смущает, а он рисует и рисует, а когда его о чем-то спрашивают, не отвечает. Не слышит, наверное.