Все шесть уроков он украдкой доделывал рисунки. Их получилось целых восемь. Учительница математики заметила, что он рисует, и сердито выговорила:
— Пора бы тех, кто учится в разных художественных школах, в нормальные не пускать. А то у них в голове места для математики не остается.
Толя не обиделся. Знал, что «математичка» — добрая женщина. Просто она очень любит свой предмет и дисциплину. Спрятав рисунки, Толя мысленно продолжал делать наброски и, если удавалось для человечка с этюдником придумать смешное положение, то, против воли, его лицо расплывалось в улыбке. Учительница математики сокрушенно покачивала головой, вздыхала, но замечания не делала. Она уважала людей увлеченных. Правда, ее огорчало Толино невнимание к математике, без которой, как она считала, жизнь утрачивает всякий смысл и порядок.
В больнице Толя первым делом подбежал к столику, где лежали записки от больных. Мгновенно отыскал листочек со своей фамилией. От волнения пальцы его слегка дрожали и он не сразу прочел:
«Толя! Мне очень понравился смешной и добрый человечек с этюдником. Мне кажется, я его знаю. Меня очень волнует, как у тебя идет работа над «Поляной света».
Наташа».
Толя раза четыре прочитал записку, сложил ее вчетверо, но тут же ему показалось: что-то пропустил! Он развернул записку и еще раз прочел ее.
— Дружок что ли лежит? — сочувственно спросила его пожилая женщина в зеленой вязаной кофте и заглянула в записку.
— Сестренка?
— Да… — смутился Толя, спрятал записку в карман и опустил в корзиночку для писем объемистый пакет с рисунками.
Дома он достал лист с незаконченным этюдом, про который в последние дни соврем забыл. Толя поставил рисунок так, чтобы свет из окна падал чуть-чуть сбоку. На этюде, непроработанном, незаконченном, были намечены и сосенки-невелички, и голубоватая дальняя кромка поляны, но, главное, воздух над ней был еле уловимо золотистым.
Толя разложил краски, кисти. На душе у него было неспокойно. Он достал Наташину записку, несколько раз прочел ее; вспомнил, как они ехали в душном, тесном автобусе, как Наташа бродила по поляне, и только теперь понял, что она скучала, а тогда попросту забыл про нее. Толя просидел у этюдника до самых сумерек, но так и не положил ни одного мазка.
Отложив этюд, он снова до полуночи рисовал смешные приключения веселого художника; прилег на тахту, чтобы немного отдохнуть, и уснул.
После школы он помчался в больницу — там его ждала записка. Наташа снова спрашивала про «Поляну света». Ни одного грустного слова в записке не было, но Толю охватило беспокойство. Что-то изменилось в почерке Наташи, буквы стали какими-то угловатыми, прыгающими. Уже по дороге домой Толя подумал: не случилось ли чего? Из автомата позвонил Наташиной бабушке, но к телефону никто не подошел.
Толя собрал этюдник и направился в художественную школу. Обычно, перешагнув порог «художки», как ее ласково называли юные художники, он как бы попадал в иной мир и забывал обо всем. Тут, в мастерских, ребята сидели допоздна и в коридорах, в отличие от школы, не было праздношатающихся.
Но забыть можно про маленькие тревоги, а большие не дадут покоя, и куда бы ты ни пошел, они, как тень, будут неотвязно бежать за тобой.
Толя достал недорисованную «Поляну света». Он смотрел на рисунок, а видел Наташину записку. Слова говорили, что у Наташи все хорошо, только вот температура еще держится, но это — пустяки, а неровные, угловатые буквы говорили совсем другое.
Толя поставил незаконченный рисунок на мольберт. Он и не заметил, как сзади подошел преподаватель. Некоторое время смотрел на «Поляну света» то с одной стороны, то с другой и неожиданно хлопнул в ладоши:
— Это — вещь!
Он всегда говорил так про удачные рисунки.
— Только не испорти, не зарисуй…
Толя весь вечер просидел перед мольбертом. К нему подходили приятели; понимая его состояние, они пытались что-то подсказать, посоветовать. Толя рассеянно слушал их, мысли его были заняты другим. Он выскользнул из класса в вестибюль и из автомата позвонил Наташиной бабушке. К телефону подошла ее мама. Она строго спросила:
— Кто это?
Толя уклончиво ответил:
— Товарищ из класса.
— Какой товарищ? — спросила Наташина мама.
Толя назвал себя.
— Ясно, — сказала Наташина мама так, что Толя понял это, как «тот самый, который простудил мою дочь», и робко спросил:
— Как она себя чувствует?
— Видишь ли, Толя, у нее по-прежнему держится температура. К тому же она почему-то стала очень вялой. И даже твои рисунки ее не веселят. Пойми меня, Толя, правильно, но мне кажется, что они даже наоборот навевают на нее грусть. Правда, она сегодня ждала от тебя какой-то рисунок.