Всем своим естеством Полина Андреевна противилась этому предложению. Но ради сына, ради его благополучия смирила себя и рассердилась, когда он равнодушно выслушал то, о чем мечтало большинство деревенских мальчишек.
— Не, меня к железкам не тянет, — сказал он и съежился под гневным взглядом матери. И без того невысокий, стал еще ниже, непропорционально длинные, тонкие в запястьях руки его лучинками торчали из коротких рукавов клетчатой рубашки.
И теперь, перед расставанием, Полину Андреевну охватил до конца еще не осознанный страх одиночества.
«Не пущу, никуда не пущу! Пусть живет только со мной», — говорила она себе и далеко за полночь, осторожно ступая босыми ногами по половицам, подходила к кровати сына. Прислушиваясь к его ровному дыханию, не касаясь почти, нежно гладила высунувшиеся из-под одеяла руки, волосы и, немного успокоившись, укладывалась сама.
В обед она придирчиво следила, как он ест, подливала суп, приговаривая:
— Наедайся, на столовских-то харчах не больно разжиреешь!
— Каждый лишний килограмм веса на три года сокращает жизнь, — серьезно замечал Васька.
У незнакомых людей его рассудительность вызывала добродушную улыбку. Ростом Васька невелик, волосы торчат ежиком. Он и на восьмиклассника-то не похож. Казалось, что случайно забежал в класс «длинноволосиков» — так малышня дразнила старшеклассников, отвоевавших право носить длинные волосы. И хотя Ваську частенько называли однокашники «лысым», он не сдавался. Щурил и без того узкие глаза с желтой хитринкой и насмешливо говорил:
— Умная голова волос не держит!
Наскоро поплескавшись под рукомойником, он достал из-под стола двухлитровую банку со вчерашним молоком. За ночь оно покрылось толстым слоем сметаны. Васька налил целый корец, так еще по-старому называли в деревне ковшик, и, не отрываясь, выпил; прихватил из тумбочки ломоть пшеничного хлеба, чтобы уже по дороге закончить ранний завтрак.
Он спешил. Идти в лес поздно — для него мученье! В лесу тесно от голосов, даже птичий щебет не слышен. На росных тропинках чернеют торопливые следы. И когда залезаешь под разлапистую ель, за шиворот не брызгает вода, накопившаяся в хвое за туманную ночь. Здесь уже кто-то побывал. Посмотрел и ушел, сорвав дразняще красную сыроежку, а коренастый белый с коричневой шляпкой не заметил.
Да за грибы Васька и не боится. Еще дня не было, чтобы он с пустой корзиной вернулся. В деревне даже такая поговорка ходила: «Если гриб народился, то Васька его найдет!»
Правда, особых секретов у него не было, зря Ваську в этом подозревали. Просто он изучил окрестный лес лучше, чем рачительная хозяйка свой огород. Каждая тропинка, каждое болотце были им исхожены вдоль и поперек.
Лес начинался невдалеке от деревенских огородов, обнесенных высоким частоколом. За низкорослым кустарником тянулась лента болотца, сплошь заросшего мхом. Шаги по нему, похожие на тяжелое сиплое дыхание, разносились далеко окрест.
Трудно идти по болотцу. Воздух до одури настоен на пахучем багульнике; с утра его запах, прибитый тяжестью росы, выше пояса не поднимается, а в полдень даже у привычного человека голова кругом идет.
Васька входил в лес и, незаметно для себя, как бы растворялся в нем. Смотрел на ветвистый куст можжевельника, усеянный зеленым бисером ягодок, ощущал, как под чешуйчатой кожицей движется от корней душистый, приторный сок и, замирая, был этим кустом, крепко вросшим в замшелую полянку.
Порхающие бабочки, похожие на осколки разноцветных стекол, настраивали его на другой лад. Ласкающие потоки воздуха, касаясь щек, лба, создавали ощущение полета, и Васька парил над поляной, поднимался над лесом, замирая от восторга.
Он не знал названия большинства трав и цветов, но хорошо помнил их запахи и, видя желтоватые цветы медуницы, уже чувствовал сладковатый густой аромат. Тягуче пахли ночные фиалки. Обильно выбегающий из-под кустов зверобой вносил в этот букет запахов свою особенную горчинку.
Васька мог подолгу стоять под огромным дубом, мощно и широко разметавшим исполинские ветви. Никто в деревне не помнил, сколько десятилетий стоит он, раздвинув березы и осины. Все почему-то помнят его таким вот, великим. И когда Васька смотрел на дуб, то, неказистый, по нынешним понятиям, низкорослый, он словно бы становился выше, шире в плечах, и все тело его наполнялось ровным, спокойным гулом, и ему казалось, что он так твердо стоит на земле, что никакой ураганный ветер не стронет его с места.
А заслышит Васька тоненький голос малиновки, глазами найдет ее в тенистых зарослях, крохотную, похожую на вибрирующую стрелку, и чувствует, как у него в горле рождается тоненький свист. Он приложит ладонь к губам и позовет малиновку. Иногда попадет ей в тон, и они оживленно разговаривают.