— Я поначалу над каждым деревцем плакал, — осторожно разглаживая узловатыми пальцами шуршащие листки, неспешно рассказывал дед Егор, — каждое дерево как родное было. Да родное-то оно и по сей день. В любви привычки нету. А вот слезы ушли. Нету слез… С другой стороны, попробуй, все покрепче заверни — не поймут люди. Обидятся. А можа, жисть такая пошла? Все набаловались. Все им подавай готовое… Человеку путь на небо по писанию заказан — он нарушил. Вот и пошло все кувырком. То дождь зимой, то снег летом…
Мыслей и чувств за долгие годы у деда Егора накопилось столько, что он и не надеялся высказать все.
Васька любил старого лесника и, может, потому не замечал, что живет без отца. Других мальчишек эта боль часто доводила до слез, делала или робкими или не в меру драчливыми. Им приходилось самим утверждать свои права, зная, что отца нет, а из матери — плохой заступник.
Васька торопился перенять все, что умел старый лесник, и боялся, что никогда не научится столь безошибочно читать следы, по сломанной веточке определять, сколько часов назад тут пробежал сохатый… Ах, как много хотелось уметь Ваське! И еще в пятом классе в школьном сочинении он так и написал: «Хочу быть дедом Егором».
Однако Васька не принимал всепрощения деда Егора. Если кто-то в деревне браконьерничал, старый лесник ходил мрачный, старался встретить этого злоумышленника в лесу, пристыдить, хотя по закону имел полное право отобрать ружье и отдать под суд. Васька сначала старался не замечать этой «странности», а потом нашел ей подходящее объяснение: дед Егор грамоте не обучен, не все в нынешней жизни понимает, и он, Васька, должен ему в этом помочь. Поэтому он с безобидной снисходительностью выслушал рассуждения старого лесника и твердо сказал:
— Акт я все же составлю. Нечего спускать, а то совсем избалуется!
Дед Егор не шелохнулся, только рука его, похожая на высохшую еловую ветку, слегка коснулась Васькиного плеча и снова замерла на столе.
В школьной тетради Васька написал под копирку акт на порубку строевого леса и отнес в правление. Положил на стол перед смешливой секретаршей Зиночкой.
— Чего тебе? Опять насчет воробья? Пришел требовать расстрела для Данилкина? — пожалев, что в правлении пусто и некому по достоинству оценить ее остроты, Зиночка тут же отвернулась к окну, ожидая, что после такого, по ее мнению, «убийственного вступления» непрошеный посетитель сгорит со стыда.
Когда же Зиночка снова повернулась, то глазам своим не поверила: Васька все так же стоял у стола и листки по-прежнему лежали рядом с пишущей машинкой.
— Ты что… дурак? — еще не отвыкнув от школьной привычки общаться с мальчишками на их языке, рассердилась секретарша.
— Один акт возьмешь себе, а на другом поставь число и распишись, чтобы по всей форме было. Не уйду, пока не возьмешь. — Васька сел на стул к стене и, запрокинув голову, стал рассматривать красные, желтые, синие змейки проводов, убегавших в дырку под самым потолком. Из кабинета председателя к Зиночкиному столу тянулись два: зеленый и красный. «Красный, наверное, звонок», — почему-то подумалось Ваське.
— Ладно. Только без сидячих забастовок. Вали отсюда! — Зиночка смаху наложила на акт закорючистую роспись, поставила число и положила листок на край стола, а второй экземпляр по всем правилам подшила в папку и зарегистрировала в толстой книге с надписью «Входящая корреспонденция».
Она уже представляла, как повеселит правление. И на очередном заседании, после того, как были решены все очередные вопросы, Зиночка, которая постоянно вела протоколы, зачитала в «разном» Васькин акт.
Как она и ожидала, все рассмеялись.
— Это чего же он мне лично не принес? — удивился председатель Никита Иванович, поскольку он уже давно приметил и опекал этого мальчишку.
Как-то на пионерском сборе, рассказывая о колхозе, Никита Иванович шутливо упрекнул ребят:
— Вот вы все тут в космонавты, в инженеры, врачи… собираетесь. Эти профессии — хорошие. Нужные! А вот кто же у нас останется хлеб растить? Без него не то что в космос, на дерево не залезешь!
— Я останусь. Только не в деревне, а в лесу, — не обращая внимания на смешки одноклассников, серьезно уточнил Васька.
Никита Иванович улыбнулся, а потом поговорил с Васькой в школьном коридоре и полностью одобрил его намерения. Он и не подозревал, что был первым, кто понял и поддержал Васькино желание. Даже дед Егор и тот советовал: «Сейчас, паренек, жисть иная. Каждый норовит в гору идти. А тут нынче — лесник и через двадцать лет опять же — лесник. Это место больше для тех, кто к закату идет…»