— Не верю, — ответил Раде.
Малыш сел на траву. Лена устроилась рядом.
— А я то верю, то не верю, — сказала она, ударив кулаком по росшему у обочины кусту.
— Кажись, и я тоже… — признался Раде после непродолжительного раздумья, вспомнив, как еще совсем недавно надеялся на то, что Райко обязательно вернется.
Но сегодня — сегодня Раде понял, что брат не вернется никогда…
— Не верю, что бог есть, — выкрикнула Лена и снова ударила кулаком по кусту.
Раде молчал, задумавшись.
— Ведь если б он был, — продолжала девочка запальчиво, — наверняка кому-нибудь удалось бы его увидеть, правда?
Раде молчал.
— Врут они все, что он есть, — уверенно заявила Лена. — Врут! Не видел его никто!
Раде не знал, что ответить. Может быть, Лена права. Ведь если бог такой всемогущий, каким его считают, почему он не воскресит Райко? И все-таки, понимая, что Райко никогда не вернется, Раде не винил бога за его бессилие.
Лена вдруг сказала:
— Вот вырасту — и уеду отсюда… Куда-нибудь далеко-далеко… — Посмотрев на Раде, она предложила: — Поедем вместе, хочешь? На поезде прокатимся… — Глаза ее сияли, и Раде улыбнулся. — Ну как, поедем? — И, прежде чем он успел ответить, глядя вверх, в небо, выпалила: — Знаешь, мне иногда хочется завыть на луну!
Он расхохотался — впервые за этот день.
— Давай вместе повоем? — Вскочив, она протянула мальчику руку.
— Что это на тебя нашло? — спросил он, продолжая сидеть на земле. — Только собаки воют на луну.
— Ну и пусть. Я тоже буду! — И, приставив ладонь ко рту, она издала протяжный, скорбный вопль, похожий на завывание собаки.
— Ой, не надо, прошу тебя! — крикнул Раде, вскакивая.
Лена замолчала, снова села. Казалось, этот вой неизвестно почему ее успокоил.
— Знаешь, Раде, — тихо сказала девочка, когда он опустился на траву рядом с ней. — Иногда у меня бывает такое настроение, такое… Просто не знаю, куда деваться…
Больше они не разговаривали.
Утихомирившись, Лена смотрела в темнеющее вечернее небо. Откуда-то из дальних его глубин на нее глядели чьи-то глаза. Они были желтые, дерзкие — совсем как глаза Рыжего… Лена им улыбнулась. Потом попыталась отогнать видение, но оно вновь возвращалось. Глаза сверкали и манили, словно светлячки. Хотя нет, светлячки безобидны, а эти огоньки опасны — они жалят. "Ну и пусть жалят, — подумала девочка. — Ну и пусть…"
Она проводила Раде до самого дома. Расстались молча — кажется, в этот вечер они поняли друг друга, как никогда раньше.
В комнате было темно. Раде зажег лучину, затопил печь и испек картошку. Мать сидела на том же месте, где он ее оставил.
Когда картошка была готова, Раде позвал:
— Мама, идем ужинать.
Она смотрела перед собой отсутствующим взглядом. Малыш потянул ее за рукав. Раде отдал бы что угодно, лишь бы вывести ее из оцепенения. Лишь бы она стала такой, как прежде. И вообще — чтобы все стало как раньше.
— Поешь, мама, — попросил мальчик, видя, что она его не замечает, и снова дотронулся до ее руки.
— А, это ты, родной, — проговорила мать, приходя в себя.
— Я, мама, — ответил Раде, придвигая к ней картошку.
— Мы, кажется, поменялись местами, — медленно сказала мать, взяла в руки картофелину и принялась ее чистить.
Раде наблюдал за движениями ее рук. Как неживая. Он посмотрел на ее лишенное выражения лицо и содрогнулся. "Она как будто умерла!" — думал он в отчаянии.
— Вкусная картошка? — теребил он мать.
— Да, — ответила она, даже не взглянув на него.
Раде заплакал. Мать жевала картошку, отрешенно глядя в пространство, а он все плакал и плакал, пока не разразился рыданиями.
Словно вдруг очнувшись, мать перестала есть, прислушалась.
— Кто-то плачет? — спросила она, оглядываясь.
Раде и хотел бы остановиться, но не мог. Он вытирал слезы руками, размазывал их по лицу, а они вновь и вновь набегали на глаза.
— Это ты плачешь, Раде? — спросила мать внятно.
Взгляд ее прояснился, она долго смотрела на мальчика. Потом подошла, села рядом и начала вытирать ему слезы.
— Почему плачет мой малыш, мой Раде? — шептала мать, обняв его голову, прижав его к груди и нежно укачивая. — Почему плачет мой сыночек? — ласково повторяла она.
Его словно прорвало. Раде уже не плакал — он рыдал в голос, содрогаясь всем телом. Мальчику хотелось вырваться, убежать, спрятаться, но мать крепко держала его, не отпуская из своих сильных теплых объятий. Тихо покачиваясь, она баюкала Раде, как младенца, и равномерное покачивание постепенно его успокоило. Слезы иссякли, из груди все реже вырывались последние судорожные всхлипы, потом и они прекратились. Раде почувствовал, как исчезает, уходит неведомо куда накопившаяся за многие дни тяжесть.
Окончательно успокоившись, он заснул у матери на коленях.
На мельнице
С мешком за плечами Йоле спускался к мельнице.
Он ходил на мельницу и раньше — до войны с Райко, потом с соседями. Но теперь — впервые — шел один. Все уже запаслись мукой впрок — возили зерно на мельницу на лошадях. У них же лошади не было. Муки в доме не осталось ни горстки. Да и зерна у Йоле в мешке так мало, что и лошадь не нужна. Зерно заработали они с Раде, нанимаясь к односельчанам.
Йоле любил эти места — склоны гор, поросшие редкими деревьями, и реку с впадающими в нее многочисленными ручьями.
У них же наверху в жаркие дни вода совсем пропадала — пересыхали и пруды, и неглубокие колодцы. "Пожалуй, только с колодцем нам и повезло, — подумал Йоле. — У нас всегда есть вода, в любую жару".
Этот колодец вырыл отец — еще до болезни, от которой потом умер. Когда колодец был готов, соседи посмеивались: "На что тебе такой колодище, Милое?" В округе рыли только неглубокие колодцы.
"Ничего-ничего, — отвечал отец добродушно, — пригодится".
"Да к чему такая глубина?"
"А что за колодец меньше десяти метров? — шутил он. — Может, докопаюсь до живой воды…"
Были люди, которые одобряли отца, но большинство считали, что он не в своем уме. "Вот настоящий хозяин — начал с колодца!" — услышал однажды Йоле и сообразил, что намекают на незавидное хозяйство, доставшееся отцу после раздела с братьями. Йоле с удовольствием поколотил бы насмешников, но и ему самому не совсем понятным казалось упорство отца, и однажды, обидевшись на него за что-то, мальчик спросил:
— Ну зачем нам такой колодец?!
Йоле вспоминает, как отец, отложив в сторону лопату, достал кисет и сел рядом.
— Видишь ли, Йоле, — сказал он, делая первую затяжку, — без воды нет и жизни.
— Как это — нет жизни?
— А вот как, — продолжал отец, глядя куда-то вдаль. — Я убедился в этом, когда служил в армии. — Он замолчал, наблюдая за тающей струйкой табачного дыма. — Вот, к примеру, человек хочет построить дом. Что для этого надо? Известь и песок. А что надо, чтобы сделать штукатурку? Вода! Придут мастера, что они попросят? Опять-таки воду! Или, скажем, так: построит человек дом, купит скотину — что нужно скотине? Корм и вода. Понимаешь, всегда вода! Или вот: человек хочет посадить огород — не такой, как у нас, а настоящий, чтобы разные овощи росли. Что нужно овощам? Снова вода! Вот и выходит, нет жизни без воды. Понимаешь? Вода нужна и человеку, и скотине, и огороду. Всем! Запомни это.
— Ладно, — сказал Йоле.
Он улыбнулся при этом воспоминании. И еще он вспомнил, с каким увлечением отец рассказывал о том, как с помощью воды люди превращают пустыню в цветущий край. Об этом он тоже услышал в армии.
— Что такое пустыня, папа? — спросил он.
— А это, сынок, такое место, где ничего не растет. Один песок вокруг, — ответил отец.
— А что под песком?
— Тоже песок, — ответил отец и взялся за лопату.
— И что, ничего нет — ни деревьев, ни травы, совсем ничего?
— Ничего.
— А люди?
— Люди есть. Они живут по краям пустыни, а если надо ее переехать, седлают особых таких лошадей — у них на спине горб.
— Лошади с горбом на спине? — спросил Йоле изумленно.