Раде смотрит на мать, на ее руки, занятые работой. Держа на коленях старые отцовские штаны, она пришивает к ним большую заплату, думая о чем-то своем. А он не отрываясь глядит на нее, на ее лицо и опять на руки. Взгляд его надолго задерживается на огромных отцовских штанах и огромной заплате. Потом Раде взглядывает на Райко. И этот неожиданный взгляд, скользнувший снизу вверх, с огромной заплаты на отцовских штанах на старшего брата, о котором говорили, что он больше всех сыновей похож на отца, вдруг создает впечатление, что и отец здесь, что он его тоже видит. Отец не умер, вот он, настоящий, живой, сидит среди них. Раде всматривается в его лицо, охваченный глубоким волнением. Широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрит он на эту картину, боясь пошевелиться, чтобы она не исчезла. До боли в глазах терпит мальчик, стараясь не моргнуть, и это ему удается. Глаза начинают слезиться, но он напрягается, и изображение сохраняет четкость. Потом оно мутнеет и наконец рассеивается.
И все-таки это лишь фантазия. Отца не было. У огня сидели только они трое и мать, пришивающая заплату.
Как совладать с собой
Ну что им надо? Оставили бы ее в покое, а то ведь и она может показать характер…
Ох, как они надоели, как противны все их повадки! Важничают, задаются… Сидят, широко расставив ноги. Боже, как Лена завидовала Влайко или Йоле, что они могут вот так сидеть. И вообще могут все, что хотят, — задирать ноги, лазать по деревьям, садиться верхом на забор, справлять малую нужду, прислонившись к плетню. Они могут делать все, что взбредет в голову, не задумываясь, хорошо это или плохо. И ползают на животе, и валяются… Не то что она. Только влезет на забор или на дерево, только усядется поудобнее, а мать тут как тут:
— Как ты сидишь, Лена?
— Прекрасно, — пробурчит она, сдерживая раздражение.
— Ничего прекрасного не вижу, — отвечает мать, и начинаются наставления: как девочка должна сидеть, следить за собой, а уж по деревьям лазать вообще не надо.
— Ты ведь девочка!..
А ей наплевать, что и как должны делать девочки. Она все равно будет лазать на деревья и сидеть, как ей нравится. В конце концов, если можно мальчишкам, почему нельзя ей? Чем они лучше?
Лена знает, что они не лучше, потому и старается поступать наперекор и им, и матери, да и самой себе.
В последнее время все у нее не ладится. Если бы виной тому были только мальчишки, это было бы понятно, но причина таится в ней самой, и это ее тревожит…
Лена продолжала сидеть так, как привыкла и как научилась у Йоле и Влайко, но, с тех пор как появился Рыжий, ее охватывает непонятное смущение. Пусть бы из-за кого другого, но из-за какого-то конопатого — нет, этого она ему не простит. В его присутствии все у нее получается плохо, не так, как прежде, она просто не узнает себя. Когда, впервые почувствовав на себе его взгляд, она сжала колени, это привело ее в замешательство. «Почему?» — думала она, удивляясь этой перемене в себе.
Однажды Лена поймала его воровской взгляд. Рыжий снизу смотрел на нее, когда она сидела, подтянув одну ногу к подбородку. Девочка быстро, даже не отдавая себе в этом отчета, натянула юбку на колени. Оба ужасно смутились. «Больше этого никогда не повторится», — решила она и с тех пор твердо держала данное себе слово. Это давалось трудно, ибо Лена не могла смириться с такой несправедливостью — им все можно, а ей ничего нельзя. Значит, Влайко, Раде, Йоле и этот Рыжий — все они могут вести себя, как им заблагорассудится, одна она не может! И только потому, что она девочка!.. Завидуя мальчишкам, она тысячекратно проклинала свое женское естество.
Иногда, слушая наставления матери, она готова была простить им, смириться, но в памяти всплывала еще одна обида, нанесенная ей мужчинами, и все в ней восставало.
Влайко тогда выздоравливал после болезни, но был еще слаб и капризничал. Чтобы удержать его в постели, отец стал уговаривать Лену: «Развлеки его, у тебя это хорошо получится, он тебя больше всех любит…»
Отец принес им два птичьих яйца, каждому по штуке. «Вот вам, играйте», — сказал он.
Лена и Влайко обрадовались. Разглядывая крохотные пестрые яйца, перекладывая их с ладони на ладонь, удивлялись, какие они маленькие, почти невесомые, любовались их нежно-голубым цветом.
— Мое крепче, — сказал кто-то из них, а другой тут же возразил:
— Нет, мое…
— Мое! — настаивал первый.
Второй не соглашался.
— Вот что, пусть они пободаются, — предложила Лена, — тогда и узнаем, чье крепче.
— Давай, — согласился брат.
— Это будут наши бычки. Твой пойдет с той стороны, а мой — с этой.
И Лена стала двигать своего «бычка» вдоль кровати, он же двинул ей навстречу своего.
— Му-у, му-у, — замычала она, чтобы напугать брата.
Влайко тоже замычал. Начали сближаться. Они то останавливались и размахивали руками, изображая бычков, бьющих копытами, то вновь пускали их навстречу друг другу. «Боже, помоги мне!» — взмолилась Лена, и в тот же миг ей пришла в голову мысль, что бог есть, так как «бычок» Влайко вдруг споткнулся, сломался и превратился в обыкновенную скорлупу.
Ах, как сладко было слышать плач брата, когда она увидела разбитое яйцо и желток, стекающий у него между пальцами.
— Вот тебе! — воскликнула она, — Будешь знать, как со мной тягаться!
Влайко так рыдал, что противно было смотреть. Его слезы раздражали ее. «Тоже мне, мужчина! Размазня!»
— Ничего, поори, — дразнила она его. — Поори, если тебе так легче.
Сама она ни за что бы не заплакала, хоть режь ее. Пусть попробуют, если не верят.
Вот тут-то и была нанесена ей обида, которую невозможно ни забыть, ни простить.
На крик Влайко прибежал отец и накинулся на нее:
— Ты разбила яйцо?
— Нет, он сам! — не задумываясь, ответила Лена.
— Да, это она! — сквозь слезы пробормотал Влайко.
— Ну а если и я? — с вызовом сказала она.
— А где твое яйцо? — спросил отец и двинулся к ней.
Лена вывернулась, зажав яйцо в кулаке.
— Это не я разбила, он сам!
— Сам он не мог этого сделать, — сказал отец и снова шагнул к ней. — Где твое яйцо?
Ну что ж… Вот оно, но она его не отдаст. Она отступила еще на шаг.
— Это ты разбила! — захныкал Влайко и еще сильнее расплакался.
— Ну, если я… — Она повернулась, глядя на него с ненавистью. — Я просто умнее и сильнее тебя. А тебе завидно!..
— Да-а, — протянул Влайко сквозь слезы.
И тут снова вмешался отец. «Почему он это сделал?» — спрашивала себя Лена. И до сих пор продолжает удивляться: почему? Почему они оба выступили против нее? И это отец, которого она так любила! Ее справедливый отец так несправедливо с ней обошелся… Почему?
— Лена, ты ведь старшая сестра, отдай ему яйцо, — мягко сказал отец, и Лена заколебалась.
— А мне оно тоже нравится, — отрезала она, чувствуя, как яйцо в ее руке становится еще прекраснее.
— Лена, ты хорошая, добрая девочка, отдай ему, он же больной, — уговаривал отец, и она чуть было не уступила.
А этот плакса снова разревелся.
— Ты что, не видишь? Он плачет! — уже с нетерпением проговорил отец.
Э, нет, так ее не возьмешь, ни за что.
— Ну и пусть плачет, — сказала Лена, решив не отдавать яйцо, невзирая ни на какие уговоры.
И тут отец сделал последнюю ошибку.
— Отдай, он же мальчик, а ты девочка. Зачем оно тебе?
Этого Лена не могла вынести.
— Ну и что, что мальчик? — выпалила она, задыхаясь. — Вы все хотите себе забрать… Весь мир!
Подойдя к Влайко, Лена взяла его за руку и раздавила на его ладони свое замечательное яйцо.
— Вот вам, подавитесь, мужики проклятые!.. — И опрометью выбежала из дому.
Эту обиду она до сих пор носит в своем сердце.
Но вот чудеса! Чем старше она становится, тем меньше переживает, что родилась девчонкой, и все меньше завидует мальчишкам. Она даже гордится тем, что она среди них одна-единственная. Гордится, что вот она девочка, а ничуть не боится этих мальчишек. С появлением Рыжего в ней что-то перевернулось. И когда она чувствует его взгляд, внутренний голос шепчет ей: счастливая ты, ведь это потому, что ты не мальчик, а девочка.