Я опять прыгнул, хотя это был не лучший мой прыжок, потому что одна нога плохо слушалась, но все-таки налетел на него, на этот раз сбоку. Сумел поймать его руку в пасть и не колеблясь сжал челюсти. Большинство людей в такой ситуации кричат, и этот вскрикнул, но скорее от злости, чем от боли. К тому же рука, в которую я вцепился, была не та, что держала биту. Великан попытался вывернуться. Я висел на нем, погрузив зубы в плоть, и ощущал вкус крови. Он поднял биту одной рукой. У него были бачки, нос с горбинкой и злые глаза, на голове повязана бандана в горошек. Я посмотрел прямо в эти злые глаза и, наверное, поэтому не заметил, как стала опускаться бита. А когда заметил, было слишком поздно.
Следующее, что помню: я лежу на земле, а незнакомец, отбросив биту и держась за руку, удирает к пикапу.
Я поднялся и, испытывая головокружение, побежал за ним, но не резво, как обычно, из-за того, что он сделал с моим плечом. Когда он открыл дверцу и забрался в машину, я был уже рядом и нацелился на его ногу. Но не тут-то было — он шарахнул меня дверцей и попал в больное плечо. Я рухнул на землю. Дверца захлопнулась перед моим носом, мотор взревел, и пикап, подняв облако темно-багровой пыли, круто, юзом развернулся и умчался по дороге. Я поднялся и побежал за ним, скорее не побежал, а потрусил, наверное, даже прихрамывая. Но таким образом, если бы потребовалось, я мог двигаться всю ночь. И так бы и поступил, если бы не Берни, которой лежал у дороги. Я замер и повернул назад.
Берни лежал на спине и не двигался. Глаза были закрыты. Я почуял кровь и увидел, как она блестит на виске, но ее натекло не много. Я постоял рядом, подождал, а затем пронзительно, на высокой ноте тявкнул. Это вышло как-то само собой. Потом еще и еще. Ткнулся мордой ему в грудь и услышал, что сердце бьется. Хороший знак. Во время прошлых расследований мне пару раз приходилось наблюдать человеческую грудь без сердцебиения. Я лизнул напарника в лицо. Ну же, Берни, очнись. Очнись, старина. Я перестал лизать и сидел, тяжело дыша. Но что это? Стон, очень тихий. Давай же, старина! Я снова лизнул его в лицо.
Берни опять застонал, на этот раз громче. Его веки, словно трепещущие крылья бабочки, задрожали и поднялись. Глаза напарника меня напугали: они были похожи на глаза людей без сердцебиения, например, несчастной Аделины ди Боргезе, — но затем неописуемым образом изменились, в них будто зажегся свет, хотя они и не стали светлее, и Берни сделался самим собой.
— Привет. — Его голос был таким слабым, что я едва расслышал. — Чет?
Да, это я, Чет, просто и ясно.
— Ты в порядке? — спросил напарник.
Я? Прекрасно себя чувствую — если не совсем тип-топ, то почти. Я снова лизнул его в лицо. Берни издал какой-то звук — может быть, и стон, но с примесью смеха, и его лицо сморщилось, как обычно морщатся лица людей, когда их лижут.
— Ох, — вырвалось у напарника.
«Ох»? Неужели я сделал ему больно? Нет-нет! Я попятился.
— Это не ты, приятель. Резкие движения не самое лучшее в моем положении… — Берни поднял голову, и его лицо исказилось от боли, его как будто скрутило жгутом. Но он все-таки попытался встать. Приподнялся на локтях и огляделся.
— Сукин сын сбежал.
Я гавкнул. Познакомился с этим сукиным сыном, теперь никогда не забуду.
Берни сел. По лицу вновь пробежала тень боли, но он ее поборол. Положил мне руку на плечо и оперся, собираясь встать на ноги. Но это оказалось больное плечо, и я невольно отдернулся.
— Чет, что с тобой? — Берни очень осторожно, едва касаясь, ощупал мое плечо, и его лицо изменилось — оно было таким же выразительным и пугающим, как от боли, только это была ярость. Я почти никогда не видел напарника таким.