Мы продолжали трудиться. Пока все мы были живы, и нам очень хотелось сохранить это состояние. Мы чувствовали себя простыми очевидцами, слепой силой судьбы вовлеченными в катастрофу, к которой не имели никакого отношения. Все, касающееся нас, полностью перемешалось. Мои родители, насколько я знал, исчезли среди прочих замороженных тел, когда на корабль налетели обломки метеоритов. Но при этом я точно знал также, что мои родители были коренными жителями Дунедина, столицы Империи Уэверли, посылавшими мне ежегодно огромную банку консервированной индейки, будучи уверены, что индейка поспеет к Рождеству. Или, к примеру, эта рыжеволосая кошка Сьюзен. Я знал ее до того, как повстречал Пегги. И знал очень близко. Теперь я увидел ее — вернее, то, что от нее осталось, — когда тащил баллоны с кислородом. И сказал себе: «Это жалкое растерзанное тело ничего не значит для меня. Я никогда не спал с ней. Когда я был на „Облаке“ или на „Ариэле“, я не знал никого по имени Сьюзен».
Вот что я сказал себе.
Мы все продолжали работать под командованием Пегги, обливаясь потом в скафандрах, хватая ртом последние остатки воздуха. Наблюдали, как увеличивается в размерах наше самодельное сооружение, состоящее из контейнеров со спиртом, присоединенных к баллонам с кислородом, которые должны образовать зажигательную смесь. В дальнейшем остальные баллоны будут опустошены прямо в камеру сгорания ракетного двигателя. Все это, разумеется, ужасно неэффективно, но делать нечего. Рационализм нас сейчас меньше всего интересует. Нам нужно не выжимать из этого двигателя максимальный КПД, а просто получить мощный толчок, который заставит корабль лететь со сверхсветовой скоростью и выкинет нас из реальности, в которой мы все скоро превратимся в трупы.
Мы трудились, задыхаясь, словно автоматы, на теле появлялись ссадины, а воздух становился все хуже. Мы трудились, хотя страдали от голода, жажды и усталости. Медлить было нельзя, ведь, если не уложимся в срок, то придется нам застрять здесь и ждать медленной, мучительной смерти в мире, в котором мы оказались помимо своей воли. Искры сварочного аппарата Пегги слепили нам глаза, инструменты чуть не выскальзывали из наших рук в неуклюжих перчатках, мы переругивались, обвиняя друг друга в неспособности к работе.
Но — продолжали.
А потом мы навели сопло нашей ракеты на цель, увидели сверкающую линзу галактики туманно-желтого цвета. Что бы ни случилось, мы знали — нам нет пути назад, в центр. Мы принадлежим Приграничью. Хоть на «Летящем облаке», хоть на «Ариэле», хоть на «Фермопилах» — мы всегда принадлежим Приграничью…
— Ну вот…— сказала Пегги. — Сейчас. Всем оставаться на своих местах.
— Подожди! — раздался резкий голос Ральфа. — Начнется ускорение, и, если мы не позаботимся о своей безопасности, мы просто выпадем сквозь дыры в обшивке — и на том все закончится.
— Так позаботьтесь, — согласилась Пегги.
Я сместился в ту сторону, где она стояла, обхватив одной рукой стойку, другой — ее талию. Другие тоже заняли подходящие позиции. Пегги, высвободив обе руки, открыла два клапана. Из отверстий повалил белый пар. А потом ее правая рука двинулась к переключателю, и вдруг белый пар превратился в столб пламени.
«Не сработает, — думал я. — На этот раз — не сработает».
Я отчаянно вцепился в стойку, борясь с силой тяжести, вызванной ускорением. Пытался не смотреть вниз через пробоины, пытался не обращать внимание на пламя, вырывающееся из дюз ракеты. Только что было сил держался за стойку, а еще сильнее держал Пегги, которой требовались обе руки для манипуляций.
С ростом ускорения мои руки налились свинцом, и это было невыносимо, но я знал, что ни за что не должен разжимать их.
А потом почувствовал сильную вибрацию, которая начала сотрясать стойку.
Глава 19
За спиной у нас вспыхнул ослепительный сноп искр — то была планета, впереди — раскаленный диск — Солнце. Мы сделали все так, как нужно — хоть технически и не слишком эффективно. Перед глазами все еще стояла тускло светящаяся линза галактики туманно-желтого цвета в беспросветной ночной темноте. Я ощущал в своей левой руке сильнейшее напряжение, слышал треск ломающейся стойки. Было ли это реальностью или всего лишь сном? И что за мир, к которому мы направляемся: может быть, это Валгалла старинных преданий — рай (или ад) для душ заблудших космонавтов?
Но пока мы делали все правильно — то сворачивали, то расправляли паруса, направляя их под разными углами к световому потоку. Мы достаточно замедлили ход, чтобы посадка была безопасной.
— Пусть так, но кто мне объяснит, что это за мир? — заговорил Ральф. — Что это может быть такое?
Я приблизился к большому бинокулярному телескопу, укрепленному на прежнем месте. «Я играю эту роль, как будто все — реально, — подумал я. — Но оно должно быть таковым. Должно ли?» Я медленно и тщательно навел фокус. То, что всего несколько часов назад было лишь яркой точкой, теперь превратилось в огромную сверкающую сферу. Я тупо уставился на нее. Около трети планетного ландшафта покрывали облака, особенно в области полюсов. Ясно различались моря и континенты — синие, коричневые и зеленые; снежные вершины гор ярко белели. Все эти моря и континенты имели абсолютно незнакомые очертания.
— Что же это за мир? — повторил свой вопрос Ральф, адресуясь на этот раз непосредственно ко мне.
— Не знаю, — пожал я плечами. И добавил с неестественной улыбкой: — Но навигация на таких кораблях — практически забытое искусство…
— Хотя, к несчастью, не на ракетах… — вставила Сандра.
— Молчать! — взревел Ральф. — Молчать! Мы все прошли через испытание и все вернулись, как и было вначале, на «Летящее облако». И теперь нам нужно только совершить посадку.
— Но где, о господин и повелитель? — задала вопрос Сандра. — Где же именно?
— Какая разница? — снова взревел он. — Этот мир выглядит весьма привлекательным. Говоря откровенно, я буду просто счастлив посадить эту посудину в любой тихой заводи. Когда отдохнем, подсчитаем наши потери…
— В пространстве или во времени? — спросила она. — Или и в том, и в другом?
— Какая разница? — он уже просто кричал. — Настало время послушать, что скажет наш придворный телепат.
— Похоже, его усилитель сгорел, — заметил я.
— Надеюсь, он хотя бы на что-то способен, — сказала Сандра. — В противном случае непонятно, зачем он нам вообще нужен. Хотя Питер мог бы сделать из него карри.
— Но я не повар, — холодно проговорил я. — Не на этом временном траке. А ты, моя милая, не капитан.
Ральф окинул нас беглым взглядом, затем повернулся к журналистке:
— Ну хоть ты-то счастлива, Марта?
— Да, — ответила она, поигрывая кнопками на своем приемнике. — Здесь есть люди, потому что радио работает. Их язык — чужой для меня, но музыка вполне человеческая, даже слегка старомодная, на мой вкус. — Она переключила звук на динамик. Раздалось пение, пел мужчина, у него был приятный баритон, в качестве аккомпанемента использовался струнный инструмент. В мелодии слышалось что-то смутно знакомое, хотя слова звучали непонятно. Затем я вдруг стал различать ритмические группы и постепенно до меня дошел смысл песни:
«Прощай, я улетаю навсегда —
Туда,
Где, может быть, найду
Ту самую звезду,
Где ждут меня и любят…»
— Да это же «Марш приграничников»! — воскликнул я.
— Может быть, ты и прав, — с сомнением произнес Ральф. Затем он повторил: — Ты можешь быть прав. Даже в этом случае, музыка этой песни не является эксклюзивной собственностью приграничников. Она очень и очень старая — никто не знает, сколько раз к ней подбирались новые слова. Но раз мы слышим ее, слышим их радио, значит, земные корабли вступали в контакт с этим миром. Видимо, Служба разведки или случайные звездолеты. И я думаю, что мы можем рассчитывать на дружественный прием, даже помощь… — Он слегка успокоился и повеселел. — Хорошо. Мы начинаем посадку. Это место идеально, здесь сейчас солнечная сторона планеты. Вы все знаете правило буравчика. Разворачивайте паруса — черной стороной к солнцу, отражающей — к источнику отраженного света. Включайте помпы, как только начнутся слои атмосферы.