Дашенька даже растерялась. Разумеется, в жизни что-то происходило, но в минуту, когда он спросил, возникала только корректорская, да Вика, да нескончаемое шевеление губ: «Бу-бу-бу-бу», — рассказывать об этом она не стала. В горле стоял ком и никак не сглатывался.
— У меня… У меня… особенного ничего. — И Дашенька подумала, что она, пожалуй, сейчас заревет.
Она быстренько отправилась на кухню перемыть посуду — бытовая возня ее успокаивала.
— Ты останешься сегодня? — спросил он.
Дашенька ответила:
— Да.
— Тогда звони матери.
— Я позвонила.
На лето Андрей умчал на Кавказ — он уехал один, и было ясней ясного, что там, у моря, Дашенька ему ни к чему. Море синее и солнце желтое, как хорошо. Не езди, мил дружок, в город Тулу со своим самоваром — такая тоже есть пословица, не из самых забытых.
— Не понимаю я тебя, — говорила Вика. — И как ты можешь на это спокойно смотреть?!
— Пусть отдыхает…
— Я ведь не знала. Это теперь называется — отдыхает?
Подруга Вика была человек одинокий, она была некрасива и малообщительна и добра душой — не раз и не два ей думалось, что, если Дашенька махнет рукой на своего ослепительного Андрея, обе они будут жить и поживать, как живут неразлучные подруги. Что поделаешь, судьба: в большом и современном городе многие остаются без мужа и семьи. Грустно, конечно. Но грустная жизнь — это ведь тоже жизнь. И кстати сказать, не очень она грустная.
— Во всяком случае, ты не будешь такая униженная…
— Я не знаю… — Дашенька потупилась, и на глаза тут же набежали слезы.
— Ну вот ты и плачешь.
— Я не униженная…
— А какая же ты?
— Я не униженная — я его люблю.
— Ах, перестань!..
Бранить бранила, но, с другой стороны, Вика очень хотела Дашеньке счастья — и вот она ломала голову, думала, как помочь, как уладить, как найти «его слабую струнку». Под слабой стрункой Вика понимала то, на чем можно сыграть. И учила Дашеньку:
— Ты должна попытаться взять его женственностью.
И поясняла:
— Стирай ему. Гладь. Наводи порядок в его берлоге. И чтоб он ежедневно и ежечасно выглядел как с иголочки.
И поясняла дополнительно:
— Гоняй в парикмахерскую. Заставляй чаще лезть в ванну. Он, конечно, рос в сарае, но сделать из него человека можно…
— Он не неряха.
— Мужчина — всегда неряха.
В очередное воскресенье мать спросила Дашеньку:
— Куда же твой ухажер делся? (Почему сегодня дома сидишь?) …Уехал?
— Он в командировке, мама.
— В командировке, — мать скривила губы, — смотри-ка, птица какая!
Дашенька смолчала. В таких случаях лучше всего отмолчаться — и тогда не придется нагромождать ложь на ложь, как нагромождают дети кубик на кубик.
— Эх, Дашка, — негрубо сказала мать. — Думаешь, мать — дура, а ведь твоя мать не дура, хотя и малограмотная. Доченька моя, Дашенька, где же твой стыд девичий?
Дашенька молчала.
— Как ты себя чувствуешь, а? — Мать оглядела ее с ног до головы цепкими и вполне земными глазами.
— Хорошо, мама.
Опасения матери были напрасны. Но она как-то особенно выспрашивала и приглядывалась, назревал неприятный разговор, — правда, назревал он уже не впервые.
К счастью, в дверь позвонили — приехала Вика:
— Здрасьте. Приветик, а я к вам в гости — не ждали?
Потом она шепнула Дашеньке:
— Приехала учить тебя пирожки печь. Тесто я делаю особенное. И ватрушки удаются, — вот увидишь! — ему понравятся…
Вика была прекрасная хозяйка, и пекла, и стряпала — пошептавшись, она сразу же отправилась с Дашенькой на кухню, она замесила тесто, приготовила начинку, и вот плита уже выдавала из своего нутра пирожки — один одного веселее… В окне млели летние облака. Вика стояла у плиты в ярком переднике. И повторяла Дашеньке золотые слова о том, что наикратчайший путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.
Потом, здесь же, на кухне, Дашенька и Вика сидели в сумерках. Они не зажигали света, они сидели рядом и говорили о жизни. Немного пошутили. Немного поплакали.
В конце отпуска Андрей, не подававший признаков жизни, все же прислал фототелеграмму, это очень удобный вид связи, потому что и быстро (намного быстрее письма), и можно вместить кучу слов. Правда, Андрей вместил их не так уж много:
«Дашуля. Море замечательное — чудо чудес. К моему возвращению, будь добра, приведи в порядок мою берлогу. Ключи у соседа по лестничной клетке. Целую».
Когда Андрей вернулся, они поженились. Со свадьбой — день в день — совпало еще одно хорошее и важное событие: Андрея взяли в лабораторию Брусилова. Сцепление обстоятельств волновало как знак свыше. Всю или почти всю «медовую» ночь он шастал из кухни в комнату, а из комнаты в кухню и взволнованно бормотал: