— Не надо, Зоя, мы с огнем играем.
— Ну посиди.
Но Якушин ушел. Он возвращался домой долгим-долгим путем. Он шел по набережной и много курил. «Не наш человек. Не наш…» — сверлило в мозгу. Это никак не укладывалось. Мир встал на голову.
Якушин пришел домой, взял книгу и стал читать. Он читал вслух.
Якушин держал книгу в руках, чтобы теща видела происходящее своими глазами. На самом деле он мог рассказать это стихотворение наизусть. Потому что оно было его любимое.
Теща не проронила ни слова.
Впоследствии этот его случай с чтением вслух теща взяла на вооружение. Время от времени она ядовито говорила:
— Почитал бы ты нам стихи.
Или:
— А вот он нам сейчас почитает стишок-другой. Он славно читает. С выражением.
Конечно же, теща хотела этим сказать, что Якушин по своей недоразвитости читает только детские и глупые стишки. Но ведь «Парус» не был детским и глупым стишком. Это было чудо, а не стихотворение.
На этой почве и произошел срыв. В воскресенье.
Очередного намека на детские стишки молодой Якушин не вынес. Логика поступков нарушилась, а сдерживающие центры на время отключились. Якушин забрался на крышу дома — каким образом это произошло, он не помнил.
То есть обрывочно он помнил. На чердаке был полумрак. Свет проникал в квадратный люк, там полоскался голубой лоскуток неба.
Якушин сел на чердачную балку и, как в детстве, заплакал от обиды — потому что с ним в этот миг что-то стряслось. Он потихоньку всхлипывал.
— Зоя… Зоя, — повторял он.
Ему думалось, что он любил и любит Зою. Что в этом причина всех причин.
В семье был теперь мир. Якушин потратил на этот мир уйму сил и целый год времени.
Во-первых, он сменил работу. Он ушел из мебельного магазина на фабрику. На фабрике делали мебель, но делать мебель — это делать, а не таскать с места на место. Якушин был паренек наивный, но в высшей степени трудолюбивый и честный. Он быстро освоил специальность и получил разряд.
Однажды он сказал жене:
— Галка, мне премию дали за полгода. Неожиданные получились деньги — взял и купил тебе тот кримпленовый костюмчик.
— Не может быть!
— Вот он.
Жена запрыгала. Закричала:
— Вот это подарок! Вот это Якушин!.. Мама! Мама!
Теща выплыла. И тоже похвалила:
— Молодец!
И что-то было в ее глазках необыкновенное. Якушин подумал: наверное, ей очень хочется сказать, что я теперь «наш». Но деликатничает. Не хочет ворошить прошлое.
— Молодец, — повторила теща.
И Якушин, засыпая в эту ночь, улыбался сам себе и всему миру. По-доброму улыбался. Спал и улыбался.
Он стал неплохо одеваться. Стал курить сигареты с фильтром.
Иногда он выспрашивал жену:
— Как мама?
— Что — мама?
— Как она?
— Она хорошо. Ты так спрашиваешь, будто она живет в другом городе, а не в одной с нами квартире.
— М-м…
— Что еще за «м-м»?
— Ну а вот скажи… Когда вы вдвоем остаетесь в доме — ты и мама, — не говорит она обо мне, что я…
Он запнулся. Он долго мялся. Он хотел это выговорить, но не смог.
— Ничего она о тебе не говорит, — отрезала жена. — Мама тебя любит.
Но равновесие опять нарушилось. Теперь бывшие друзья по мебельному магазину, Валера и Серега, вдруг сказали ему:
— Не наш ты стал человек, Якушин.
Точь-в-точь. Слово в слово.
— Не наш.
А было так. Якушин купил шкаф — купил в том самом магазине, где когда-то работал. И попросил ребят, чтоб помогли доставить домой. Ребят он не видел целый год.
Ребята сказали:
— Поможем. Не волнуйся.
— Спасибо. А я даже растерялся малость — одному-то не дотащить. Хоть тещу запрягай.
Посмеялись. Серега подмигнул Валере:
— Ай да Якушин. Мебелишку завел.
— Он теперь только с женой водится, — подхватил Валера. — Хозяйчиком стал.
— Забыл своих дружков.
— А на что ему друзья?
— Ну ясно! Он же теперь в цеху работает. Он не такая подсобная шушера, как мы с тобой.
Якушин вспыхнул:
— Да что вы, ребята. Да бог с вами.
— Ладно, ладно. Иди доставай грузовик.
Зима была суровая, но Якушин не замечал ни мороза, ни ветра. Он шел озадаченный и нет-нет сбивался с тропы в голубой сугроб.
Дома он выложил свою обиду жене. Разве он, Якушин, заслужил от ребят такое?
— Они же калымщики, они тебе не друзья, — сказала жена жестко. — Ты же сам говорил, что эти двое — рублики сшибают.