После школы я подал документы в военно-морское училище. Никакого другого будущего для себя не представлял. Но медицинская комиссия обнаружила близорукость, и мне отказали. Я был очень расстроен и не понимал, что делать дальше. Отцу хотелось, чтобы я поступил в гражданский вуз. Но пока то да сё, на вступительные экзамены я опоздал. Решил поступать в военно-политическое училище МВД, это было первое такое высшее учебное заведение в системе министерства внутренних дел, которое совсем недавно открылось. Отец не был в восторге. МВД, политработа, – были у него сомнения. Но договорились, что через год-два попробую поступить в гражданский институт.
5 декабря 1969 года мы принимали присягу на Пулковских высотах. Приехали все мои – папа с мамой и, конечно, Петровна. Стоим в строю, в руках автоматы, и вдруг вижу, бабушка прямиком через площадь идет ко мне. Понимаю, что сейчас ее прогонят, ужас… А командир батальона, подполковник Николаев, фронтовик, вдруг дал команду «Смирно!». И бабушка все-таки обняла меня. На всю жизнь я это запомнил. Бабушка очень хотела прийти на мой выпуск из училища – не дожила нескольких месяцев.
А из училища я решил не уходить. Учиться было несложно, я быстро втянулся, и учеба давалась легко. Появились новые друзья, многих из которых я сохранил на всю жизнь. Занимался бегом на средние дистанции, по 3–4 месяца проводил на сборах, а не в казарме. Тренировал меня один из лучших марафонцев страны, серебряный призер Олимпиады Юрий Иннокентьевич Попов. Он как-то почувствовал, что средний спринт – моя дистанция. Так и оказалось. Добегался до кандидата в мастера спорта. Это по тем временам было большое достижение. Атмосфера в училище оказалась нормальной, никакой дедовщины. Так что все складывалось, и планы о переходе в гражданский вуз сами собой отпали.
Начиналась взрослая жизнь. Тогда я не очень понимал, что именно из детских впечатлений окажет на нее существенное влияние. Много позже я осознал, что многое. И среди этого «многого» особое место занимает вера.
Когда мне был год, началось какое-то обострение на корейской войне, и нас с мамой из Порт-Артура отправили на время в Ленинград. Бабушка предложила меня крестить, родители не возражали. Обоих в детстве крестили, но религиозными людьми они не были – как и большинство их ровесников в Советском Союзе. Собственное крещение я, конечно, не помню. Но бабушка рассказывала, что священник мне как-то сразу не понравился, я раскричался, потом схватил его за бороду, и мою руку никак не могли разжать. Все растерялись, не знали, что делать… В общем, проявил характер. Может быть, из-за этого эпизода одной из первых книжек, которую прочитал мне отец, была пушкинская «Сказка о попе и работнике его Балде». Мне очень понравилось, и я быстро выучил ее наизусть.
Бабушка часто брала меня с собой в церковь. Я, конечно, мало что понимал, но в церкви мне нравилось, там было всегда светло и празднично. Помню, что над моей кроватью всегда висел крестик.
Но потом церковь из моей жизни надолго ушла. Школа, пионеры, комсомол, военное училище, партия… Вера оставалась, но на уровне чувств, осознанной она не была. Осознание пришло намного позже – во время войны в Чечне. Когда ты видишь кровь, когда ты сам постоянно находишься на грани жизни и смерти, без веры невозможно. Многие солдаты тогда крестились, хотя до этого в церковь не ходили.
А всерьез я пришел к вере благодаря патриарху Алексию II. Мы познакомились еще в Ленинграде. Более близко – когда я работал в ленинградском управлении КГБ. Благодаря одному из моих замов Александру Григорьеву, который в советское время работал в РПЦ. Григорьев был человеком искренне верующим и никакого вреда ни церкви, ни ее служителям не принес, наоборот, помогал. Очень тепло относился к Алексию. Через три дня после смерти патриарха Саша тоже ушел из жизни – очень тяжело переживал эту потерю.
В 1993 году мы с Алексием познакомились ближе, это было во время жесткого противостояния между президентом и депутатами, когда при участии патриарха шли переговоры между конфликтующими сторонами. Я в них тоже участвовал. Постепенно между нами установились очень важные для меня отношения. Я мог довольно свободно приезжать к нему в Переделкино – тогда там еще не было большой резиденции, патриарх жил в маленьком зеленом домике. Достаточно было позвонить за день-два, чтобы уточнить время. Он сам собирал белые грибы и великолепно их засаливал. Эти грибы с картошечкой, салом и рюмкой ледяной водки были лучшим угощением. Сидели по 3–4 часа, разговаривали.
Он хорошо понимал светскую жизнь. С ним можно было не только молиться, но и обсуждать абсолютно все, что волнует. Мы не вели разговоры на религиозные темы, беседовали о разном, но он умел так выстроить разговор, так тебя раскрыть, что получалась почти исповедь. Он не был оратором, не умел, а скорее не любил говорить велеречиво. Но он брал душой, обаянием, интеллектом. Настоящий пастырь. Я тогда понял, какое это огромное облегчение, когда ты можешь не держать сомнения и страхи в себе, когда есть с кем поделиться. Мне кажется, что многие и умирают от того, что им негде выговориться. У меня такая возможность была. Я знал, что езжу в Переделкино, чтобы отдохнуть душой.