Дин снова начинает греметь цепями, пытаясь отвлечь отвратительную свинью, которая раздевает меня своими бездушными серыми глазами.
– Мужик, это глупо. У нас обоих есть семьи. Работа. Друзья. Они обязательно начнут нас искать. Тебе это никогда не сойдет с рук.
Мужчина снова заливисто смеется, но даже не смотрит в сторону Дина. Он продолжает пялиться на мою грудь, и высовывает язык, чтобы облизать тонкие губы.
– Тесси Эванс и ее сводный брат-клоун несли ту же самую чушь, – говорит он, шагая вперед. Еще ближе ко мне. – Их мясо теперь компост в моем сарае. А из их костей вышли замечательные игрушки для собак.
С моих губ срывается вопль.
Я кричу, и кричу, и кричу, ослепленная слезами и дрожащая от ужаса.
– Пожалуйста, не делай этого. Я не хочу умирать, – выдавливаю я, брыкаясь ногами в сторону мужчины, который подходит еще ближе. – Нет, нет, нет. Пожалуйста!
– Проклятье! – кричит Дин с другого конца подвала, все еще неистовствуя в своих цепях, как будто это как-то поможет. Как будто это поможет нам выбраться из настоящего ада.
– Оставь свой боевой настрой на потом, большой мальчик, – рявкает мужчина Дину, его внимание сосредоточено на мне.
Я чувствую, как зловонное дыхание касается моего лица. От него несет вареной морковью и бензином, вперемешку с вонью немытого тела. Я крепко зажмуриваюсь, мои плечи трясутся в такт рыданиям. Он наклоняется все ближе и ближе…
– Дай мне несколько часов, котенок, и я покажу тебе, как надо веселиться, – бормочет он, подмигивая, его нос почти касается моего. – Но сначала я должен организовать пропажу вашей машины.
О боже.
Он отступает назад, переводя взгляд с меня на Дина, затем разворачивается и, посвистывая, исчезает на лестнице.
Я падаю на пол – ничком, плача и трясясь.
У меня нет никаких сомнений, что он собирается убить нас. Сначала он развлечется, а потом перережет нам глотки и скормит наши тела своим собакам.
– Проклятье. Гребаный ад. Гребаный, мать его, ад!
Дин продолжает бубнить, меряя шагами крошечное пространство, которое ему позволяла цепь, а затем тянется к трубе, надеясь каким-то образом ее сломать. Он дергается и напрягается, сердито рыча, и я начинаю искренне беспокоиться, что он сломает себе запястья.
– Это бесполезно, – тихо говорю я, прислоняя голову к металлическому столбу, который приковывает меня к этому кошмару. К этой тюрьме. – Мы в ловушке.
– Я не сдамся.
Я наблюдаю за ним сквозь пелену слез, пока он продолжает свои бесполезные усилия, издавая стоны и проклятия.
– Ты поранишься.
Рывок. Выкручивание. Крик. Ругательство.
– Уверен, что тебя ужасно волнует эта мысль, – ворчит он.
Я закрываю глаза и прерывисто вздыхаю. По щекам снова катятся слезы.
– Как ты думаешь, нас уже кто-нибудь ищет? – Задаю я вопрос, на самом деле не ожидая ответа – узнать его нет никакой возможности.
В конце концов Дин прекращает попытки побега, утренний свет выхватывает на его лице капли пота. Он смотрит на меня, и наши взгляды несколько мгновений прикованы друг к другу. Жестокая правда о нашем затруднительном положении больно бьет под дых.
Нас ищут.
Мы собираемся стать объектами поиска спасателей, кинологов, ищеек, новостных репортажей и ужасных документальных фильмов о криминалистике на Дискавери.
Я и Дин Ашер.
Дин с содроганием вдыхает, прислоняясь плечом к столбу.
– Знаешь, я обычно шутил, что однажды все кончится тем, что мы поубиваем друг друга, – бормочет он, пиная носком кроссовка маленький камешек. – Наверное, у меня всегда было предчувствие, что мы закончим вместе.
Я знаю, он пытается относиться к нашему испытанию легкомысленно, но его слова поражают меня. Они выбивают весь воздух из легких, пока не становится нечем дышать. Я не могу дышать.
Я сижу на холодном, жестком полу и тихо плачу, пока слезные протоки не пересыхают. Слишком измученная и слабая, у меня нет сил даже пошевелиться.
Дин начинает петь.
Мне известно, что он довольно хорошо поет. Успела наслушаться за последние десять лет во время семейных вечеров караоке в доме моих родителей. Обычно я сидела на диване, скрестив руки на груди, с каменным взглядом и раздраженная звуком его глубокого, хриплого голоса.
Мэнди слушала в экстазе. А мои родители наблюдали за ним с сияющими лицами и гордостью во взгляде. Даже чертова собака смотрела с обожанием, виляя хвостом при каждой идеально взятой ноте. Затем все хлопали, кроме меня, а Дин кланялся, время от времени украдкой мне подмигивая. Я же показывала ему язык или мерила переполненным презрением взглядом. Мэнди толкала меня локтем в бок, а мать иногда отчитывала за грубость.