Я испытывала по отношению к своему отцу очень сложные чувства. Они накатывали на меня волнами, непрерывно. Иногда я внезапно начинала думать о нем. Я обижалась на него за то, что он отдал меня другому. Я по-дурацки говорила себе: «На его месте я боролась бы не на жизнь, а на смерть, но не отдала бы свою маленькую дочку другому». Я думала: «Почему он не придет за мной?» И с гневом и печалью: «Никто не отдает свою дочь другому, а он отдал меня. И теперь другой имеет все права на меня, даже может делать мне бесконечные несправедливые замечания и говорить обидные слова». В те минуты я забывала, что папа был очень добр ко мне, я забывала, как он тревожился, когда я болела, как он жалел меня.
Любопытно, что это душевное состояние было совершенно чуждо моей сестре Ксении. Она никогда не беспокоилась по этому поводу. Дома раз и навсегда было установлено, что папа нас очень любит и не делает различия между нами и своей родной дочерью Наташей, что он считает нас своими дочерьми и поэтому все хорошо.
Однако можно сказать, что, когда мы ходили куда-нибудь вместе – на радость моей кузине и сестрам, – у него всегда находились колкости в мой адрес.
Однажды, во время рождественских праздников, мы пошли в цирк. Это был мой первый поход в цирк, и я все находила там прекрасным и волшебным. Но мне не понравился номер со львами. Человек, который казался себе красивым, принимал эффектные позы и щелкал бичом перед львами, а они, рыча, повиновались ему. Мое сочувствие перешло на сторону львов: они были такими сильными, почему они не загрызут этого нелепого дрессировщика? У меня было чувство, что львы смотрели на меня волнующим, почти человеческим взглядом.
Заключительный номер был самым поразительным. Три юные девушки перекручивали свои тела, изгибаясь самым невероятным образом. Кто заставил их это делать? Под какими угрозами они научились этим движениям, которые должны были быть ужасно болезненными и которые они выполняли с натянутой улыбкой? Затем их подняли на карусели с тремя тросами, закрепленной под куполом цирка. Освещение арены уменьшили, направив прожекторы вверх. Тросы заканчивались зубниками. Ухватившись за них ртом, девушки висели в пространстве. Это должно было быть ужасно! Наконечник должен был заполнять рот, давить на язык, их шеи – растягиваться, стремясь порваться, и как у них, должно быть, кружилась голова!
Карусель начала вращаться, и вуаль, закрепленная на их плечах, развевалась. Музыка становилась все тревожнее, затем прекратилась, и слышна была только барабанная дробь. Тогда, словно живые факелы, девушки начали вращаться вокруг своей оси.
Остановите, остановите же. Как это прекратить?.. Люди вокруг меня с интересом наблюдали за представлением, сестры и кузина безмятежно восхищались. Из-за трусости я не стала кричать, чтобы они остановились, я была заодно с другими, мы все были соучастниками жестоких махинаций: ради забавы мучили бедных девушек. Я не стала ничего говорить в знак протеста, потому [что] надо мной стали бы еще и насмехаться, а я ненавидела, когда люди надо мной смеялись. «Не следует брать Нину вместе с другими детьми на такие представления, – сказали родители, – она слишком быстро устает. Посмотрите, какая она бледная. Наташа, хоть и намного младше, бодрая и румяная».
Боже мой, сделай, чтобы я забыла. Я не могу жить, зная, что каждый вечер девушки, почти дети, вынуждены зацепляться ртом и вращаться наверху, в пустоте.
Наша Василиса Прекрасная
В начале нашего пребывания в Петрограде мы жили на широкую ногу, но затем пришлось отказаться от гувернантки-француженки, и за мной и Наташей присматривали бабушка и горничная.
Однажды на прогулке Василиса встретила знакомого человека и остановилась поговорить с ним. Она взяла нас за руки, и мы были вынуждены неподвижно стоять перед человеком, которого я расценила как простого «мужика».
Вернувшись домой, я пошла к маме жаловаться, что устала долго стоять на одном месте из-за Василисы, которая разговаривала с мужчиной. Я смутно понимала, что неправильно было говорить с этим человеком в то время, когда она занималась с детьми. Мама немедленно позвала Василису и сделала ей строгий выговор. Я присутствовала при этом, но Василиса ни разу не взглянула на меня. Она стояла, опустив глаза, и плакала. Мама закончила словами: «Теперь иди», и Василиса вышла, пряча лицо в передник. Вскоре она вернулась, одетая для выхода на улицу, и с поклоном сказала маме: «Простите меня ради Христа, я не буду больше так делать. Не вспоминайте обо мне плохо. Я всегда буду благодарна Вам за Вашу доброту». Из слов «теперь иди» она поняла, что мама окончательно прогоняет ее, тогда как велели только вернуться к своей работе.