Регина приняла душ и вышла из ванной. Впереди был целый день. Проблема в том, что она не знала, чем его заполнить.
В России дни были заняты работой. Она всегда бралась за самые сложные проекты. Чем труднее перевод, тем больше ей это нравилось. Но когда заболела мама, Регина бросила работу. Уход за ней отнимал все время, энергию и настрой. Долги по переводам копились, она смотрела на них и плакала, потому что нелепо было даже надеяться когда-нибудь с этим справиться, да и сама идея работы казалась бессмысленной перед лицом маминой неминуемой смерти. Ее любимая редактор Инга, единственная, кого худо-бедно можно было назвать близким другом после отъезда Вадика, Сергея и Вики, относилась к ситуации с большим пониманием. Она неизменно предлагала помощь, но Регина была совершенно выжата и опустошена и не в состоянии поддерживать отношения, требующие хоть сколько-нибудь затрат энергии. После смерти матери Инга все спрашивала, вернется ли Регина к работе, Регина виляла и уклонялась, а потом наконец позвонила сказать, что выходит замуж и переезжает в Америку и что нет, обратно ее не ждать. Даже по телефону она поняла, как потрясена и обижена Инга.
Когда она вышла за Боба, еще был шанс, что получится работать удаленно, но она так жаждала покончить со своей российской жизнью, что оборвала все связи.
Месяца через три Регина начала скучать по переводам. Ей снились невозможно реальные сны про работу над рукописями и сорванные дедлайны. Она просыпалась и сперва с облегчением выдыхала, потому что дедлайн, значит, не сорван, но потом испытывала разочарование.
Она написала Инге, что была бы не прочь поработать.
“Не будь свиньей, Регина. Есть люди, которым по-настоящему нужны деньги”, – ответила Инга. Некрасивый ответ недвусмысленно показал, что Инга все еще сильно обижена.
Боб пытался заинтересовать ее политикой, но безуспешно. Регина придерживалась толстовской точки зрения, что отдельные кандидаты или даже политические партии ничего не решают, что исторические процессы определяются коллективной волей народа и никакой политик не в силах ничего изменить.
– Окей, – сказал Боб, – пускай русский писатель девятнадцатого века наставляет тебя в вопросах современной американской политики.
Потом он предложил ей “взяться” за что-нибудь еще. Но ее тошнило от слова “взяться”. Оно значило заниматься чем-то эдаким, экстравагантным, а не нормальным серьезным делом. В кругу друзей Боба были жены, которые после замужества оставили работу и “взялись” за фотографию, или рисование, или писательство. Другие были целиком заняты материнскими заботами, и у них не оставалось времени на “взяться” за что-нибудь еще; все это была “любительщина”. Регина всю жизнь была профессионалом, и одна мысль о “любительских занятиях” вызывала у нее отвращение. Уж лучше целыми днями книжки читать.
Но что по-настоящему испугало Регину – она совершенно перестала читать. В России она взахлеб читала и по-русски, и по-английски, а здесь не закончила ни одной. Весь кабинет в их квартире был завален непрочитанными книгами.
Сегодня все будет по-другому. Я обязательно почитаю сегодня, подумала Регина. Сварю кофе и засяду за книгу.
На кухне не было следов пребывания Боба. Он не любил завтракать дома. Обычно покупал какой-нибудь многосоставной смузи по дороге на работу и выпивал его, пока ассистент зачитывал отчет.
Регина поставила чайник, села на край подоконника и взяла айфон проверить почту, пока закипает вода. При виде подтверждения билета в Москву она поморщилась. Приближалась вторая годовщина со смерти матери, и тетя Маша, не настоящая тетя, а лучшая мамина подруга, настояла, чтобы Регина прилетела и съездила на могилу. Год назад Регина не приехала, потому что заболела. Но на этот раз оправданий уже не было, и она решилась и купила билет на начало ноября.
Следующее письмо было от тети Маши. Она безумно рада приезду Регины! Они вместе навестят могилу, а потом устроят ужин в честь Ольги. Она хотела, чтобы Регина остановилась у нее. “Немыслимо, чтобы ты жила в гостинице, туристкой в родном городе!” – писала она. Регина застонала. Ей вполне хватало ужаса поездки на кладбище, и перспектива жизни с тетей Машей была совсем невыносима. С самой маминой смерти тетя Маша не оставляла Регину в покое. Несмотря на то, что Регина жила в Америке и была замужем за добрым, замечательным и очень богатым человеком, тетя Маша считала своей обязанностью присматривать за Региной и заботиться о ней. Она писала длинные подробные письма и задавала до неприличия личные вопросы о Регининой новой жизни. Спрашивала, нашла ли Регина работу, довольна ли она своей жизнью в целом и хорошо ли ей с Бобом, любит ли она его? Есть ли у Боба дети? Он хороший отец? Он расстроился, что Регина не может иметь детей? Что он думает об усыновлении? Нет, тетя Маша не была деликатной. Она работала учительницей математики в детдоме, и иногда доходило до того, что она отправляла Регине фотографии маленьких сирот. Как правило, младенцев, но иногда и малышей постарше. У всех в глазах была мольба, или Регине это только мерещилось. Ей пришлось твердо написать тете Маше, что усыновление исключено, что тема детей болезненна, и если тетя Маша хочет продолжать общаться, она должна перестать донимать ее. После этого фотографии и допросы прекратились. Но что-то подсказывало Регине, что не навсегда. Тетя Маша часто приводила домой детей из детдома. Они жили у нее по несколько дней, а то и недель. Регина надеялась, что квартира тети Маши не будет наводнена чудными маленькими сиротками, когда она прилетит в Москву.