4. Главная ошибка – называть вещи своими именами. Возможно, это звучит странно. Но приличия требуют особого внимания в выборе слов. Именно с вашей стороны нужно сохранять тактичность. Легче всего ответить: «Ты ведешь себя очень неприлично!» Но это все равно что сказать, подобно насмешливой Надежде Тэффи: «Природа разделила Грецию на четыре части: северную, которая находится на севере; западную – на западе; восточную – на востоке; и, наконец, южную, занимающую юг полуострова!» Словом, очевидные вещи. Хам и сам понимает, что он хам. И даже получает от этого удовольствие. Но вы, тщась вести себя культурно, даже не столько подаете пример (его в этой жизни уже ничего не научит), сколько создаете дистанцию. Процитируйте Вольтера или Оскара Уайльда: они своими мыслями помогли человечеству построить такую плотину между светлым разумом и беспросветной темнотой, какую ни один бобер бы не смог соорудить! Ну хорошо, за одним исключением – Симоны де Бовуар, которую французский философ Жан-Поль Сартр с любовью называл «бобер».
Болтливость
Глава о том, что умеренность нужна и в разглагольствованиях наших
«Полоний: Что вы читаете, принц? Гамлет: Слова, слова, слова…»
1
Что ж, не правы были те, кто заставлял нас день и ночь корпеть над трудами Цицерона со словами: «Учись красноречию у древних!» Они били нас по пальцам, когда втайне под одеялом мы зачитывались эротическими сценами из Апулея! Негоже, мол, безнравственностью насиловать свое детство – поди вон науку изучи. И к чему же привели их наставления? К чему склонили своим дидактическим упрямством? Верно, к тягчайшему из пороков, простить который не может ни один уважающий свое время и личное пространство человек.
Поглядите на плоды просвещения: изучая логику, мы приучились рассуждать последовательно и многословно, риторика подтолкнула нас к искусным эпитетам, без которых речь была бы гораздо короче. Ан нет, лаконичность – удел спартанцев (это они, жители Лаконии, любили все короткое и ясное). Но мы же не из простых. Нам бы такое словцо, да что бы витиеватое, затейливое, замысловатое! Да туману побольше, и ясности поменьше. Вот это я понимаю – Мартин Хайдеггер. Да простит меня мировая философская истина в его лице. Впрочем, кто бы понял, в чем она заключается – эта истина, уж больно она многословна.
Конечно, бывают болтливые глупцы, и об этой касте совсем другой разговор, но если у них нет разумной возможности себя сдерживать, то как же быть с людьми учеными? Казалось бы, и разум есть, и научный метод, и тип мышления, и – как его там? – ученая степень, а все равно слова вырываются, словно из рога изобилия. Это из большой щедрости, что ли?
Потому-то это один из самых страшных пороков, что стал, как сказала бы Ханна Арендт, «банальностью зла». И если она этой банальностью обозначила насилие, которое было свойственно XX веку и укоренилось в бытии, то для XXI века несомненной банальностью стала излишняя говорливость. Время спокойное, от стрессов лечат психологи, от банкротства – друзья, а от запоя – родственники. Но вот от чего не вылечиться, так от болтливости. Она, так сказать, на уровне подсознания, на уровне инстинктов.
Садишься с утра пить чай с женой, весь такой образованный и проницательный в политике, и начинаешь говорить о государственных проблемах. Как будто жена с утра только об этом и хочет слышать. Как будто ей не снился страшный сон, о котором ей хотелось бы рассказать. Как будто ее не тревожит ваше совместное будущее. Как будто дети в школе перестали получать двойки по природоведению. Как будто в мире нет ничего более важного, чем политическое состояние дел в родной стране.
«Ну, хорошо, давай расскажи, какой ты гражданский активист».
А будь это женщина! Пришел, значит, домой после безумного рабочего дня мужчина, лег в расслабленности на диван, включил футбол и тут тебе: «А ты знаешь, что сегодня приняли закон, по которому…» Ах, как жаль, что нет законов против болтунов! Не то чтобы их слова неверны или, скажем, не патриотичны (боже упаси, обвинять оппозиционеров в болтливости!), но они бывают несколько неуместны. И все тут.
Пожалуй, абсурдно бы выглядело разрешение говорить много: дескать, давай, я сделал себе чай, можешь говорить. Даже оскорбительно для говорящего. Но разве не является ли оскорбительным тот факт, что тебе приходится выслушивать информацию, которую ты решительно слышать бы не хотел? Ну кто его знает, почему ты отказываешься ее слушать? Может, ты просто занят чем-то. Представляете? Человек может быть чем-то занят.