Зоя Туманова
Пока горит свеча
Фонари на мосту — рыже-пламенный, и все-таки неживой, синтетический свет, черные дуги пролетов…
Человек на мосту — руки в карманы, вздернутые плечи, нахлобучена шляпа; подозрительно пристыл к парапету, уставился вниз. Еще медлит, но с ним все ясно: разорвалась нить судьбы — концы в воду…
Борис словно увидел себя со стороны в описанной выше позиции: экое дешевое кино!
Нет, дорогие мои, имея разряд по плаванию, не очень-то утопишься, да и вообще подобные крайности не в стиле эпохи. Надо попросту обдумать все, проанализировать с самого начала, сделать разумные выводы. А что сердце саднит да горло перехватывает — это, дорогие мои, детали…
Итак, была ссора — не первая и, надо думать, не последняя. Правда, Лидия на этот раз превзошла себя, выдала все, на что способна современная дева, вооруженная интеллектом и сознанием полной безнаказанности…
Захотелось наказать. Захотелось, чтоб в войне нервов она сдалась первой…
Эти дикие вечера у молчавшего телефона! Уставишься — и вдруг открываешь, что его коробка похожа на голову барана в профиль, с рогами, загнутыми книзу… Упрямая башка упрямо молчащего барана!
Мама… Что-то она чуяла, у нее ум сердца. Никогда не вмешивалась прежде, а тут… «Что ты не звонишь Лидии?» Он огрызался. Вытягивался в кресле, зажмуривался… Воображая себе это молчание, эту непосильную тишину, как черную бездну, — когда ж хрупким мостиком протянется дрожащая трель звонка?
«Краснословие!» — сказала бы Лидия.
Молчит. Онемел телефон, великий болтун века…
А нынче вечером… Вовсе издрызгали душу — не те звонки. Сбор ветеранов добровольных пожарных дружин. Эпидперевозка. Детский голосишко, с запиночкой: «П' зовите, п' жалуста, Ва-а-дика».
На этом Вадике он и сломался. Презирая себя, каждую секунду готовый повернуть обратно, не шел, тащился — подошвы словно свинцовые — и все же шел туда, только туда…
А когда доплелся до треклятого, трижды блаженного подъезда, почувствовал обморочную пустоту в голове.
Под окнами — так уютно, привычно припаркован синий «жигуль» Леонида. И золотистый квадрат окна на пятом этаже, два темных силуэта на светлом фоне… сближаются, расходятся, жестикулируют. Этакий выразительный театр теней… И заключительный кадр, не оставляющий и щелки для сомнений. Поцелуй в диафрагму, как говорили на заре киноискусства. Не хватало лишь титра «Конец фильма».
…Что было делать? Ворваться, потребовать объяснений? Будто и так не ясно. «Добрый мой, поезд уже ушел…»
…Только и осталось — стоять на мосту, глядя вниз, на воду. Есть на что посмотреть.
В нефтяной черноте реки дробятся, струятся отражения фонарей… Оранжевые блики, лоскутья пламенного атласа… колышутся и плывут, уплывают, и все на месте… движутся и остаются…
Остается — блеск, блик, мираж, а река — течет…
Как же он прозевал, просмотрел, не догадался? Каждый вечер, прямо под окнами, человек заводит машину и едет… Куда? Его дело, но трудно не помнить, каким взглядом Ленечка смотрел на Лидию тогда, у Коломейцевых. И разве можно было забыть, каков он сам, лощеный хлыщ, супермальчик с гладкой физиономией и девизом «Лови момент!»
…Каждый вечер, со дня их ссоры, Ленечка, вечный, с мальчишества, друг-соперник, ловил этот свой момент… И поймал!
— Закурить не найдется?
Хрипловатый, с уголовщиной, баритонец впихнул в реальность. Голова отщелкала, как ЭВМ: ночь, ни души, классический вопрос, что ни ответь — нож под ребра и требование «Гони шуршики!» Иль, как у них там, «фанеру»?
Черт бы с ним, с пятеркой, с десяткой, да ведь выскочил — без бумажника… Что бицепсы — против ножа?
Спине под курткой стало горячо и липко. Все же Борис совладал с дрожью, вытащил из кармана смятую Пачку «Космоса», протянул, сам весь напрягся — как ждут судейского пистолета на старте — рвануть с места.
А тот попросту закурил, бросил спичку в воду…
Отпустила, отхлынула затопившая с головой жаркая волна страха. Тут уж можно было и глянуть — парень как парень, даже чем-то похож… впрочем, все мы усреднены мировым стандартом.
А тот, зябко поведя плечами, поднес к глазам руку, глянул на циферблат, тихо ругнулся:
— Черт, опять отстали… Слышь, Василий, сколько на твоих?
Пусть буду Василий, лишь бы мирно разойтись. Борис отозвался:
— Двенадцать — без четверти!
Парень фыркнул, выставил на свет запястье с часами:
— Глянь, какой подлый достался механизм! Отстают, понимаешь ли, регулярно…
— В мастерскую сносить! А так — машинка хоть куда…