Коротков снова изобразил приторно-радушную улыбку, от которой Орбели уже порядком подташнивало.
— Здравствуй, здравствуй, друг. Присаживайся. У меня есть новые данные по той резне на стройплощадке. То происшествие разозлило многих людей и здесь, и в Армении.
— Ты разобрался с тем главарем азеров?
— Его можно исключить.
Коротков закашлялся, прикрыв рот ладонью.
— Мне дали имя другого главаря, я хочу, чтобы ты его проверил. Он сейчас сидит в тюрьме. Его зовут Джамил Бадалбейли.
Орбели не любил, когда ему указывали, что делать. Неужели этот придурок вообразил, что он главный?
— Кто твой источник?
— Он не хочет светиться.
— Мы свои люди, и ты должен мне доверять, если хочешь, чтобы мы работали вместе и дальше. Я понятно выразился?
— Я все понял, Артур.
Коротков едва сдерживал ненависть. Ему хотелось наброситься на Орбели и как следует его отдубасить, чтобы он знал свое место и не совал нос, куда не надо. Но вместо этого он вяло улыбнулся.
Забродов для пущей безопасности позвонил Сорокину из телефонной будки. Связь была дрянной, потому тот не сразу понял, кто ему звонит, перебрав с добрый десяток имен, прежде чем сам Илларион сердито не представился.
— Купи себе лекарство для улучшения памяти и разгадывай кроссворды!
— Остроумно, Забродов, очень! Посмотрел бы я на тебя, что бы ты делал, если бы оказался на моем месте.
— Рынок, где похозяйничали армяне, по крайней мере, я в этом уверен, спонсировали азербайджанцы. Я знаю, что азербайджанцы не имеют никакого отношения к резне на стройплощадке. Это какие-то внутренние разборки армян.
— Твой источник ошибся, — перебил его Сорокин.
— То есть? — удивился Илларион и в то же время восхитился про себя Сорокиным. Молодец, не ждет, когда его удавкой придушат, а борется, что-то делает.
— Все сводится к тому, что это — межэтнический конфликт. Вопрос в том, что они там не поделили. По моим сведениям, армяне крышевали наркоторговлю азеров, и все мирно уживались. Поговори со своим информатором.
— Этот информатор близок к тому, чтобы подняться среди азеров. Если он поднимется, нам это поможет. Он пробовал, кстати говоря, выйти на след однорукого чиновника, но ему посоветовали успокоиться и обо всем забыть.
Сорокин хмыкнул.
— Похоже, кто-то заинтересован, чтобы спустить все на тормозах. Кажется, теперь я понимаю, почему тогда мы никого не взяли в «Праге».
— Его кто-то слил. Будь осторожен, полковник. Тебя могут окружать враги.
— Так недолго и параноиком стать, Илларион.
— Можно и шизофреником, если неудачно вляпаешься, — философски заметил Забродов и добавил: — Полковник, у меня есть еще одна новость.
— Выкладывай без этих театральных пауз. Или ты мечтаешь, чтобы меня хватил удар прямо на рабочем месте?
— Он дал мне адреса главарей азеров.
— И что это нам даст? Будет одной грустной мордой больше в СИЗО, и все равно придется всех отпустить. У меня ничего на них нет.
— Мы возьмем всех, и этого информатора тоже. Он, кстати говоря, работает под прикрытием ФСБ, так что ты с ним поделикатнее. Там поговорим с ним. Заодно и выясним, почему он соврал.
— Забродов, объясни мне, как ты умеешь получать нужную информацию? Ты что, их пытаешь?
— Раскаленными щипцами, потом в воду на десять секунд и в гараже знакомого сдавливаю голову тисками, что-то типа испанских сапог, только для головы. Я же не такой нежный, как ты, Сорокин.
— На твоей совести, Забродов, десятки статей Уголовного кодекса!
— Спишь и видишь меня за решеткой?
— Типун тебе на язык, — отмахнулся Сорокин. — Никакой совести и морали! И почему ты пошел в ГРУ? Тебе в КВН надо было идти!
— Если мне в КВН, то тебе в цирк, Сорокин. Значит, будем брать всех завтра. Я тебя предварительно наберу.
— Вдвоем что ли? Ты сдурел Забродов? Хочешь, чтобы нас перестреляли?
— Лиха беда начало! — усмехнулся Илларион и прекратил разговор с Сорокиным на самом интригующем моменте. — До завтра!
Заодно будет полковнику занятие на грядущую ночь. Пускай займется переоценкой ценностей и осмыслит прожитую жизнь, что бывает весьма полезно.
Илларион не беспокоился о будущем дне, исходя из тех соображений, что он договорился с ребятами — своими бывшими учениками, так что волноваться было нечего. Он их учил уму-разуму и прекрасно знал, на что они были способны.