Лесли панически всхлипнула. Шелохнуться по-прежнему не удавалось, ступни как гвоздями к полу приколотило, а по щекам покатились слёзы. Она не хотела слышать, что было дальше, но её мнением не интересовались. Холод объял сильней, и она осознала, что призрачные руки Эша легли ей на плечи, обжигая даже через толстовку. Ледяной воздух на шее. Как сама смерть. Столько месяцев ходить с ней рядом, чтобы встретиться лицом к лицу сейчас: ирония или злой рок?
— Я убивал их медленно, с наслаждением, — рассказывал Эш, и на удивление, его проникновенный шёпот отчётливо слышался даже на фоне сменившейся музыкальной композиции. — Я связал отца и заставил смотреть, как избиваю мать его же любимой бейсбольной битой. Он слышал каждый хруст её сломанных костей, видел кровь и мычал, как тупая корова на скотобойне. Когда мать отключилась, я свернул ей шею. А потом отрезал отцу член, сунул в её поганый дохлый рот и оставил его истекать кровью. Уверен, что он слышал, как я пришёл в комнату Софи. — Лесли бы зажмурилась, если хотя бы веки ей ещё подчинялись, но вместо этого глаза наполнялись слезами ужаса. Что угодно отдала бы, чтобы не слышать этого кошмара, но вкрадчивый голос всё не умолкал, проталкивая ледяные иглы в вены: — Она проснулась от их криков, верещала, звала мамочку. Мне было жалко эту шмакодявку, но, в конце концов, без них она всё равно была бы никому не нужна. Точно так же, как им не нужен был я. Софи умерла быстро и легко, просто уснула, придушенная своей подушкой. Она до сих пор мне благодарна за это, кстати. Это лучше, чем быть брошенной. Так мы остались семьёй.
— Ты — псих, — сумела собрать в себе силу воли для шипения Лесли, и горло тут же сжало хваткой потерянного контроля над собой.
— Я просто воздал им по заслугам, рыжик. А потом вернулся сюда, в эту самую комнату, и вколол себе всё, что было в моих заначках. Это была действительно кайфовая смерть. А как бы хотела умереть ты? — вопрос прозвучал буднично, как прогноз погоды. Пугая своей открытостью даже больше, чем весь рассказ о Бауэрсах.
Лесли чересчур часто задумывалась над этим в последние полтора года, чтобы сейчас не суметь найти ответа. Она вибрацией ощущала, что на тихие слова ей осталась свобода владения телом, а всё остальное забирала плавная музыка, новая песня из репертуара мастера дьявольщины. Тонула в тягучем вокале Мэнсона.
— Я бы… Тоже хотела умереть без боли, — наконец, выдавила Лесли, чувствуя, как сильно заслезились глаза. Стыдно за свой эгоизм. Но за месяцы в отделении для онкобольных она видела столько умирающих в муках пациентов, что даже представлять, как подобное будет уготовано и ей, страшно.
В разы страшней старых баек о чьих-то смертях двадцатилетней давности. Цинизм? Нет, просто, когда ходишь рядом со смертью дольше года, начинаешь воспринимать её неизбежной данностью, а не чем-то из ряда вон выходящим.
— Бедная девочка, — вдруг абсолютно понимающе, но не жалостливо вздохнул Эш, и Лесли ощутила на скуле невесомое холодное касание. Даже не могла сказать, пальцами или губами: всё ещё деревянное тело не подчинялось ни единой мышцей, чтобы обернуться. — Мы можем помочь друг другу, знаешь? Тебе уже всё равно. А я хочу жить. И пить бурбон вместо тебя. Поделишься своей искоркой, рыжик?
Воздух тягучий, пыльный и блокирующий лёгкие. Вопросы, которые на самом деле не являлись таковыми: Лесли хватало пульсирующего в пьяном непонимании разума, чтобы осознать хотя бы эту суть. Она даже кивнуть не могла, так какое к чёрту согласие? Хрипловато-потусторонний голос из динамиков тем временем окутал каждый нерв, начисто заблокировав естественный страх.
— Таблетка, чтобы не быть. Таблетка, чтобы забыть. Таблетка, чтобы стать совсем другой. Но ни один наркотик на земле не примирит её с самой собой3…
Лесли прикрыла веки и медленно, пошатываясь, развернулась. Безумная, расслабленная гипнотическая улыбка растянула сухие губы. Она не понимала, почему на такие движения тело не сопротивлялось — да в общем-то, она об этом больше и не думала. Слегка нетрезво, обезоружено покачивалась в такт плавной музыке, играющей щекоткой под мозжечком. Поймала новый взгляд Эша, мёртвое ледяное свечение через косматую белую чёлку. Его ладони холодно и невесомо обхватили пылающее огнём лицо. Рот приоткрылся в облечённом вздохе: в заброшенном и неотапливаемом доме ей становилось ненормально жарко, а к его прохладе всё больше хотелось тянуться.
3
Marilyn Manson — «Coma White» (перевод © Лингво-лаборатория «Амальгама»: www.amalgama-lab.com).