На штурм все пошли как на праздник. А у меня с похмелья болела голова. Я равнодушно смотрел, как Мур походкой от бедра отвлекла охранников у ворот внешних (на жаргоне Водовозных) и обезоружила их; как шут разобрался с гвардейцами у ворот внутренних; как ползунок затащил на колокольню крепкую нить; как под стрелами арбалетчиков меня стали втягивать наверх; как небо стало приближаться; как подъём замедлился, потому что тянувших стало меньше… ещё меньше… остался один шут; как стрела выбила пыль из серого камня башни и мелкие осколки резанули мои глаза… тогда я пришёл в себя и на колокольню взобрался уже настоящим осознанным бунтарем. Отцепив пояс, чтобы никто меня не стянул вниз я замер перед громадным чёрным колоколом и языком его, который должен сейчас заговорить на своем древнем языке. Но заговорит ли? Да! Я перестал сомневаться и ощутил, что не зря живу! Очередная не моя стрела просвистела мелодию не попавшей в цель беглянки. Вцепиться в язык было легко, а вот раскачать его сразу не получилось – я слишком торопился. Да и дыхание сбилось за время карабканья на верхотуру. Но тебе не ускользнуть теперь! Я бессвязно лопотал винегрет из ругательств, клятв, молитв и просто рычащих звуков. Колокол глотал эти вибрации и просыпался. Веки его задрожали и мутные глаза удивленно пытались осмыслить причину своего пробуждения – какая-то букашка дергала его за язык. Да, предвечный, до твоего покоя добрались! Амплитуда танца языка увеличилась. Хо-хо, скоро чудо произойдёт… или нет… кольнула мысль. Я ударю и будь что будет! Хо-хо! Сейчас узнаем кто из нас прав: я – настоящее боцманское или я – трусливое и неверующее. Хо-хо!
Я так и не понял, что толкнуло меня в спину, но зато понял – смог, даже одной полноценной рукой – смог, хорошо, что помогли. – "Бом-м-м!" – веско сказал Вековой колокол. И я верю! Верю, что королева обязательно услышит… и я могу летать… я полетел… но только вниз… Трещинки между камней на приближающейся ко мне мостовой сплелись в символ, который когда-то нашли на месте, где много веков спустя возник город Лас-Ка, а ещё много веков спустя я начертил этот символ на скатерти. А быть может, это камни так затейливо расселись между трещинок…
Убийца
Мне не мешали рубящие друг друга мечами люди внизу, мне не мешал ветер, мне не мешало солнце, что било в глаза, мне ничего не могло помешать. Между ударами сердца стрела улетела к цели…
И Боцман упал с колокольни. Заказ исполнен, пора уходить…
Шут
Боцмана закружил «красоворот» разных девушек, который, с одной стороны, пудрил мозги и отдалял его от Эльзы, а с другой стороны, давал толчок в нужном направлении, точнее самим фактом своего существования задавал этот нужный вектор движения.
– А чем ты занимаешься для души? – о, это был коварный вопрос, ведь глядя на Боцмана нельзя было не заметить (если, конечно, не иметь уж в конец атрофировавшую привычку подмечать мелочи), что он связал свою жизнь со змеями и небом.
– Запускаю змеев.
– Приятственное занятие, берёшь обычные вещи: бумагу, клей, реечки, соединяешь их там, где нужно с чем нужно; и вот простой кусок бумаги оживает и летит в небо; и в небе парит, реет, а ты удерживаешь его легким движением руки за нить; это как укрощение необъезженного жеребца, это как девственница пришедшая ночью к тебе в постель… – мне не хватило для выражения мысли слов красивых, а не красивыми не хотелось засорять воздух-стихию-змеев.
Боцман был приятно удивлён моим пониманием его увлечения, а мне было приятно его удивление.
– Давай, спрашивай! – скомандовал я Боцману.
Он долго на меня смотрел и всё-таки спросил. А ведь мог и не решится – всякое бывает.
– Так, значит, я именно тебя должен спросить про буквоедов?
А он догада. Но вот отвечать мне не хотелось. Лень это была, а не какие-нибудь высшие соображения. Просто лень. Но я переборол себя, чем доказал полное превосходство себя над собой. И приготовился к объяснению. К тому же, а вдруг без оного Боцман возьмёт и не ударит? Ужас! Или в другом порядке букв: Сажу!
– Короче, раньше книг было много, очень много, ты даже себе представить не можешь, сколько книг громоздилось на полках библиотек прошлого. Но потом появились цитатники. Они книг не писали, а только выдирали из чужих творений чужие же цитаты, засушивали их, и из получившихся жёлтых полосок мёртвой плоти книг собирали гербарии. У кого гербарий был толще, оригинальнее, навороченнее – тот был самым крутым. Слава ему. Не надо мне, наверное, тебе объяснить, что выдирать цитаты легче, чем генерировать собственные афоризмы, не говоря уж о делах более тяжёлого формата, типа повести или романа. Поколения сменяли друг друга и вот уже цитатники, как это часто бывает с разными неудачниками, усугубили свое состояние, а именно: выродились в буквоедов. Буквоеды даже цитат не собирали, они с книгами боролись, точнее с буквами в книгах, против картинок или красивой обложки – они никаких претензий не имели. О! Много наслаждения получает буквоед, когда сжирает фразу, которая ему кажется лишней, а лишними буквоеды считают любую фразу, не состоящую в гербариях цитатников. Тут дело не в пищеварении, разумеется, это явление сугубо психическое, буквоед, поедая знание, испытывает настоящий оргазм, а к оргазмам быстро привыкаешь. Дальше – больше. Книги становились тоньше, даже из азбуки буквоеды выедали свою любимую хавку. Порой одну буквицу из неё слопают и довольны до пуза, не подозревают, что, сокращая алфавит, они обрекают себя тем самым на голодную смерть в будущем, но куда им так далеко за пелену сегодняшний ночи заглядывать! Язык становился проще, мысли – реже, цитат – меньше. Книги стали редкостью, даже обструкционистские гербарии цитатников шли прямой дорогой в утробу буквоедов, последний из которых умер от голода. Он не мог жить без дозы удовольствия. И только спустя не одно столетие начался процесс возрождения. Люди вновь начали писать. Ну и кое-где находили старые библиотеки. Опять же у кого-то память была хорошей и некоторые книжные истории древности стали легендами, мифами, сказками. Устными, разумеется.