Королева
От стены замка до колокольни – шагов пятьдесят, но пройти их надо было по воздуху, а ходить по воздуху солдаты серой гвардии не умели. Тем временем какой-то бунтарь (я с трудом узнала в серой фигуре Боцмана) уже раскачивал язык Векового колокола. Остановить провокацию мог теперь только точный выстрел из арбалета. Выстрел нужен был мастерским и такой мастер нашёлся – арбалетчик замер, целясь в темную фигурку под колоколом ему мешало несколько обстоятельств: цель двигалась, ветер свистел в левое ухо и особенно мешали слова магистра, который бурчал под руку: "Если попадешь – озолочу!" Но стрелок прошёл не один пограничный конфликт и давно превратился из желторотого юнца, коих выпускает казарма учебки, в матёрого ветерана. Даже то, что под ним было сто саженей совсем не сбивало его, он точно знал, что поразит цель. Джат – так звали арбалетчика – не любил высоты, не боялся, а именно не любил, но высоте его не сбить… Только вот мысль одна не дала выстрелить в бунтовщика: "А ради чего ты это делаешь?" И начинающий уже седеть ветеран не смог ответить на неё. "Да, есть долг, только вот перед кем? Ужель перед магистром? Или перед сворой из его совета?" – "Нет, присягу он давал королеве, и только ей принадлежало его сердце". Стрелок был слишком стар, чтобы верить в легенду, но он отлично понимал того молодого человека, который сейчас раскачивал язык колокола. Джат выстрелил, с разворота, прямо в брюхо магистру, аккурат под бляху с восемью бриллиантами на концах звезды.
Мне повезло: Джат был из тех, кто испробовал вкус эликсира долгой жизни, ему было больше трёхсот лет – практически столько же, сколько самому магистру – хотя по виду больше сорока бы никто не дал.
Но был и ещё один арбалетчик, его звали Джут и он тоже сделал выбор, но совсем другой: упреждение, дальность, ветер… Тетива должна была тренькнуть, но мигом раньше на шлем Джута опустился короткий меч – это Джат рубанул – так отец убил своего сына.
Всё? Мы победили?…
Нет… ещё один стрелок… не видно лица под капюшоном… целится… стреляет… так я не кричала никогда! Но мои ладошки не могли остановить посланницу смерти – стрела с белым опереньем прошла сквозь них свободно, не заметив моего желания сбить её с траектории. Я не успела обернуться, чтобы посмотреть попала ли она в Боцмана. Раздался громкий звук, что-то схватило меня за них живота, неумолимо закрутило и унесло…
Проснулась я в королевстве, очень похожим на моё…
Шут
Я положил тело Боцмана на тележку, которую подкатили мальчишки и на таком простом катафалке повезли спасителя королевы в последний путь. Пацанята плакали, а я их не мог рассмешить, да и не пытался. Я слишком несмешной… Качу телегу мимо публичного дома, из окна второго этажа вылетает один расхристанный человек, потом о мостовую ломает руки-ноги второй… из окна появляется рассерженный дядя Миша.
– Медведь, ты чего лютуешь? – ору ему снизу я.
– Да вот, анархисты под сурдинку революции решили девок пограбить… – мальчишки услышали и кое-что ещё…
– Да, народ себя не жалеет! – констатировал я и покатил телегу дальше. А сердобольные граждане оказали первую медицинскую помощь пострадавшим. Один непотребно ругался и ему ударили по голове молотком, чтобы пришёл в себя и не дурил.
Около другого дома я увидел маленькую сухонькую женщину, солнечный свет озарял её волосы, стянутые в тугой пучок. Она подошла и положила на тележку красные маки. За женщиной, как хвостик, ходила бледная девочка, видимо, давно не была свежем воздухе, она тоже положила красные цветы рядом с телом Боцмана…
А ещё я увидел грабежи лавок, особенно не повезло тем, где продавали горячительные напитки… Среди светлых лиц революционеров я наблюдал тёмные лица, которые воспользуются плодами бунта в своих корыстных целях. Нет, не весёлый сегодня день…
После похорон, я попытался объяснить Эльзе, что Боцман на самом деле не умер, не смотря на могилу и прочие причиндалы.
– Это сон.
– Не грузи меня, Зёма, это не сон! – с таким голосом вдовы, идущим от сердца, не поспоришь. Но я попробую.
– Сейчас да, но не пройдёт и недели, как ты будешь вспоминать это как страшный сон. Поверь шуту, который ни разу в своей жизни не родил шутки.
Эльза всё равно заплакала – значит, так было нужно её слезам. Вообще слёзы – это истеричные твари, я давно это подметил, особенно мужские.
Но мой разговор с Эльзой стал быстро известен Александре и она решила на этой почве (обжигающей, между прочим, пятки) задать трёпку своему новому мужу. Так чтобы пробрало. Да, согласен, она совсем недолго носила траур по шестому-любимому супругу, но и что с этого?