Николай заворожено наблюдал за каретой. Большие открытые окна позволяли хорошо рассмотреть пассажиров. Малыш на руках у мамы, медсестра в белом халате и двое детей лет пяти-шести, невозможно было определить девочки это или мальчики из-за одинаково лысых голов. Все, даже малыш, были в масках. Проезжая мимо Николая, дети дружно замахали ему, один, а может, одна, даже попытался привстать, но был вовремя перехвачен медсестрой и усажен на место.
Николай махнул рукой в ответ и смотрел вслед, пока карета не завернула за угол крайнего восьмого корпуса, уйдя на круг. «Совсем маленькие. Им-то это за что?» — с горечью подумал он. Задумавшись, не сразу заметил поравнявшихся со скамейкой двух женщин. Одна, с забинтованной головой, полная, вторая худенькая с повязкой на шее, обе в цветастых халатах и шлёпках. Возраст их Николай определить даже не попытался, может, его ровесницы, может, моложе. Он и себя в зеркале не узнавал, словно за год десять лет прожил. «Да уж, здешнее лечение красоты не добавляет, — мелькнула мысль. Но её тут же сменила другая: — О чём это я, выбора-то нет. Как там говорится: не до жиру, быть бы живу».
Женщины подошли к липе, достали из карманов целлофановые пакетики и принялись осторожно обирать липовый цвет. Они потихоньку переговаривались. Николай всегда считал, что подслушивать, пусть и невольно, а тем более проявлять любопытство мужчинам не пристало. Но уходить не хотелось, свежий воздух, утренняя прохлада, запах липы, птичий щебет. В конце концов, он сюда первый пришёл.
Полная женщина сказала:
— Лучше после полудня собирать. Но с этой стороны как раз самое пекло. А я жару вообще не переношу. Ничего, и так нормально. Сутки посохнет и можно уже чай заваривать. Слушай, ты с тётей Валей так не нянчись. Сама ведь после операции.
— Галь, мне её жалко. Плачет постоянно.
— Вот-вот, сил от этого нытья нет. Можно подумать, нам плакать не хочется. Ты-то её жалеешь, а она знаешь, что заявила? Вам, говорит, молодым, не страшно. Ей, значит, в семьдесят пять страшно, а мне в сорок два и тебе в тридцать шесть — нет.
— Пожилой человек, что с неё взять, — ответила худенькая. Видимо, устав, она опустилась на скамейку, держась неестественно прямо и стараясь не поворачивать голову. Николай заметил чугунного цвета синяк на локтевом сгибе женщины. «Ничего себе, как вену пропороли», — отметил он. Полная, названная подругой по несчастью Галей, тоже прекратила сбор соцветий, присела и продолжила разговор:
— Пожилой, не пожилой, какая разница. Нет у нас здесь ни возраста, ни пола, всех болезнь уравняла. Я вот как думаю: даже если жить осталось, пока липа цветёт, это не повод стонать, да головой о стенку биться. И себе не поможешь, и родным лишнюю боль доставишь. Им тоже сейчас не сладко.
Худенькая всем корпусом развернулась к собеседнице.
— Ничего, Галь, мы потихоньку, полегоньку, может, и выкарабкаемся.
— Дай то Бог, дай то Бог.
Женщины замолчали. Мимо проехала карета, везущая новых пассажиров. Эти дети были старше, серьёзнее и руками не махали. Хотя, возможно, у них просто не было на это сил.
С улицы от ворот донёсся шум. Подъехало такси. Из него выпорхнула женщина в сарафане, стильно завязанной на шее косынке, шляпке, туфлях на шпильке и с пляжной сумкой в руках. Она обогнула шлагбаум, звонко цокая каблуками по асфальту, — Николай невольно усмехнулся, напрашивалась аналогия с лошадьми.
Из будки выскочил охранник, сердитый дядька в камуфляже, и выпалил:
— Эй, дамочка! Куда прёшь?! Повадились сокращать дорогу через больничный двор. Не видишь, тут онкология, всех больных перебудишь, топаешь как копытами!
Дамочка миролюбиво ответила:
— А я сама здесь лежу, на ночь домой отпускали. — Она сняла с шеи косынку, под которой оказалась повязка.
Охранника как подменили.
— Извините, дорогая, ошибочка вышла. Вы идите, идите.
— Знаете, вы правы насчёт каблуков, я просто не подумала, — с этими словами дамочка достала из сумки шлёпки, намереваясь переобуться. Её слегка качнуло.
Охранник подскочил и поддержал за локоть. Затем поднял с асфальта туфли.