- Уходите, мой лейтенант, - простонал Антон. - Уходите!.. Я сам... Я задержу их...
Бикофф бешено покосился на меня.
- Останешься с ним, - свирепо приказал он. - Постарайся хотя бы оказать ему помощь, о чем-то еще я уж и не говорю...
- А ты? - спросил я.
Мысль о том, что Евгений не имеет права мной командовать, даже не пришла мне в голову.
- Объект, - кратко сказал лейтенант. - И Задача. И больше ничего.
Я быстро наложил Флажелу жгут выше колена, вколол ему "антишок", а когда оглянулся, то Бикоффа рядом уже не было. Зато между деревьями замелькали, приближаясь, неясные силуэты, с шипением взлетела ослепительная магниевая ракета-лампа. Стало светло до рези в глазах, и я увидел, что Флажелу деловито, несмотря на боль, готовится к бою.
- Послушай, Корреспондент, - прошептал он, пристегивая сразу три магазина к автомату. - Ты в армии служил?
- Служил.
- А где?
- В Пандухе.
- Что-о? - Глаза португальца округлились, будто я превратился в медведя. - Почему ты молчал об этом?
- А по-твоему, я должен был повесить себе на грудь картонку с надписью "Ветеран Пандуха"? - усмехнулся я.
Но Антону было не до шуток.
- Немедленно, - сказал он таким ледяным тоном, каким однажды некто в чине генерал-полковника отчитывал меня за неуставной вид в окопе под ураганным огнем фундаменталистов. - Немедленно догони лейтенанта!.. Кам он!.. Помоги ему выполнить задание, одному ему будет трудновато...
Сам он тем временем проворно извлек из вещмешка коробочку радиодетонара и надел ее с помощью браслета на левую руку так, чтобы удобно было нажать белую кнопку.
- Послушай, - сказал я. - Он же убьет меня за то, что я тебя бросил одного!
В голосе Флажелу прозвучал оттенок презрительного сожаления:
- Ты же все рафно не сможешь воевать!.. Как это по-русски: "Не в свои санки не садись"?..
Словно подкрепляя свои слова, он пустил длинную очередь по слишком близким от нас фигурам.
Он опять безбожно перевирал смысл пословиц. Но в принципе был прав: что я мог бы сделать, если перед моими глазами по-прежнему маячило лицо мертвой беременной женщины в развалинах Пандуха?!
И я все-таки ушел. Я нашел в себе силы сделать это. Флажелу любезно прикрыл мой уход автоматными очередями...
Вот уже час я брел по ночному лесу неизвестно куда. По-моему, я заблудился. Перестрелка за моей спиной давно уже завершилась сильным взрывом и смолкла.
Я шел отупело. Мне уже были не страшны ни снайперы, ни дозорные, ни мины, которыми здесь наверняка трава была усеяна как грибами... Смерть вела меня за собой, и я, как зачарованный, шел за нею.
Но когда впереди замаячило нечто бесформенное, я остановился. Вроде бы какой-то большой мешок свисал с дерева. Я подошел поближе. Погибнуть от взрыва мины - все же оптимальный вариант: не придется долго мучиться.
Но на дереве висела не мина.
Я вспомнил, что в экипировке десантника имеется инфракрасный фонарь, и достал его из вещмешка покойного Канцевича.
Человек был мертв и еще не успел окоченеть в трупной судороге. Лучше бы я не светил на него фонарем: человек изуродован был до неузнаваемости. Но я узнал его. Это был лейтенант Евгений Бикофф - наш командир, теперь уже бывший...
Я попытался снять его тело с дерева, но мертвый крепко цеплялся ладонями за ствол. Дело было не в упрямстве покойника, просто-напросто руки его были прибиты гвоздями к дереву. Огромными гвоздями типа плотничьих...
"И где они только нашли в лесу эти гвозди?", глупо подумал я. Специально с собой носят, что ли? Запасливые... сволочи...
На траве рядом с деревом что-то смутно белело. Это были клочки втоптанной в сырую глину фотографии. Я поднял их и машинально попытался сложить вместе. Будто от этого теперь зависело все, и моя дальнейшая судьба в том числе...
С фото на меня взглянули два лица, перечеркнутые сеткой разрыва и поэтому казалось, что они тоже изуродованы. Одно лицо было миловидным, женским. Другое принадлежало маленькой белокурой девчушке.
И я вспомнил, как вечность назад лейтенант спрашивал меня: "У тебя есть жена, дети?"... "Нет... Точнее, можно сказать, что нет", ответил я тогда с невольной горечью. "Так какое же ты право имеешь разглагольствовать о войне, если тебе лично некого защищать?!"...
Он, конечно, не сказал этого вслух, но именно так я понял смысл его вопроса. Самому ему было, оказывается, кого защищать помимо министров, депутатов и многоступенчатой пирамиды чиновников...
И теперь я понял, что Бикофф был по-своему прав. Он дал присягу честно служить своей стране, и не его вина была в том, что те, за кого он собирался драться до последнего вздоха, могли оказаться недостойными такой собачьей преданности.
Я выключил фонарь, и мне показалось, что в голове моей сгустилась та же темнота, что окружала меня сейчас.
Еще час назад я был уверен в своей правоте, считая, что никто, во имя или по причине чего бы то ни было, не имеет права убивать... Я был уверен в том, что это - высшая ценность человечества, накопленная им за тысячелетия развития, и что она, эта истина, останется таковой при любых обстоятельствах.
И по-прежнему в памяти моей хранились слова, произнесенные Брилером при нашем первом знакомстве: "Идеал, для достижения которого приходится убивать и ранить - не идеал, Ян, а обман, самая дерьмовая ловушка для простаков!"...
Но сегодня на моих глазах девять парней отдали жизнь за свой идеал. Несмотря на одинаковость формы, все они были такими разными... И в то же время, несмотря на разницу характеров, привычек и внешности, все они были такими похожими в своей бесконечной преданности долгу, и истина, исповедуемая ими, гласила: каждый должен честно делать свое дело. Без оглядки и кивков на других, на тех, кто этого не делает... И еще: нельзя позволять кому-то безнаказанно убивать людей. Тем более - слабых и беззащитных.
И еще я прокручивал в своем воображении тот, еще не наступивший (но который обязательно наступит) момент, когда по-детски мило коверкающий слова голосок спросит: "Мама, а где наш папа? Он скоро вернется? Он купит мне большую куклу и говорящие кубики?" - и женский голос, в котором будут слышаться едва сдерживаемые рыдания ответит: "Скоро, малышка, скоро"...