Я посмотрела на Маргариту. Принцесса ответила мне долгим грустным взглядом.
- Поздняя дочь стареющего короля Филиппа, - продолжал мужчина, делая еще один шаг ко мне.
Тяжело стукнула трость, я почувствовала запах хорошей туалетной воды. Сибарит мой гид, ничего не скажешь.
- Он, кажется, правил Испанией в семнадцатом веке? - спросила я.
Мужчина кивнул. Вблизи шрам на его лице показался мне еще уродливее, чем издали. Но неожиданно я почувствовала, что попадаю под странное обаяние этого пожилого некрасивого, искалеченного человека.
- Последний из рода Габсбургов. Точнее, предпоследний. Последним был его сын. Полный и законченный идиот. - Тут он поймал мой удивленный взгляд и сразу поправился: - Сказав «идиот», я имел в виду медицинский диагноз. Ну, если вам не нравится это слово, назовем его дауном. И Маргарита дожила лишь до двадцати лет.
- Болезнь? Эпидемия? - предположила я.
Мужчина с легкой усмешкой покачал головой.
- Вырождение, - ответил он коротко. - Полное и окончательное истощение крови. Бесконечные браки между родственниками и, как следствие, нежизнеспособные дети. Последняя жена Филиппа приходилась ему племянницей, то есть дочерью его родной сестры. В те времена не знали законов генетики! Думая, что спасает династию браком с племянницей, Филипп только довершил ее вырождение. - Собеседник склонил голову к плечу, любуясь очаровательной девочкой, и сказал: - Замечательная работа! Правда, мне больше нравится другой портрет принцессы, из Венского музея, но - увы! - получить его нет никакой возможности. Пока нет.
- Заказали бы копию, - предложила я.
Брови мужчины изумленно поползли на лоб.
- Копию? - повторил он, словно не поверил своим ушам. - Копий я в доме не держу.
Я остолбенела. Оглянулась назад и встретилась взглядом с испанской принцессой. По спине побежали ледяные мурашки.
- Конечно, это оригиналы, - спокойно подтвердил хозяин дома.
Я посмотрела на него и отчего-то мгновенно поверила. Подняла дрожащую руку, чтобы дотронуться до холста, которого касалась кисть великого Веласкеса, но не успела. Рядом с тяжелым стуком упала трость. Пальцы хозяина дома цепко перехватили мое запястье и рванули руку вниз.
Не знаю, каким чудом мне удалось не упасть. Силы в руках странного незнакомца было достаточно, чтобы сбить с ног любого человека. Я выпрямилась, в упор взглянула на своего визави.
Нет, этот человек не любит искусство. Он им болеет и болеет хронически. Так страдают от неизлечимых болезней: до последнего вздоха. Для него это страсть, а страсти, доводящие до фанатизма, всегда опасны.
Я осторожно высвободила руку. Мужчина смутился, отвел глаза в сторону и извинился.
- И вы простите, - ответила я. - Просто меня потрясло то, что вы сказали. Я хотела убедиться, что это не мираж.
- Я не люблю, когда картины трогают руками, - объяснил мужчина тем же виноватым тоном.
Я подняла трость с узорного паркета, подала хозяину. Тот поблагодарил меня коротким кивком.
- А можно мне дотронуться хотя бы до рамы? - спросила я.
Пауза затянулась. Мужчина пристально посмотрел на меня и неохотно разрешил:
- До рамы, пожалуй, можно.
Я осторожно прикоснулась к старинному дереву, покрытому позолотой. И мгновенно почувствовала, какие мучения доставляю этим прикосновением человеку, стоящему рядом.
- Позвольте! - не выдержала я. - Но эта картина находится в известном музее!
- Она там находилась, - подтвердил хозяин дома. - До последнего времени. А сейчас там висит копия.
Я промолчала. По-моему, комментировать такие заявления просто глупо.
- Идите за мной, - пригласил меня хозяин дома.
Повернулся и захромал к стоявшему у стены небольшому столику из потемневшего дуба. Склонился над ним, оперся на трость, поманил меня. Я, как лунатик, пошла к нему.
- Смотрите, какое чудо.
Я наклонилась над столом. Под стеклом лежал кусок картона с угольным наброском: портрет мужчины в высокой прямоугольной шапочке, умное сухощавое лицо с холодным взглядом прищуренных глаз было мне незнакомо.
- Это эскиз портрета итальянского кардинала Гаспара Борхи. Незадолго до смерти Веласкес побывал в Италии. У художника было громкое имя, и несколько влиятельных людей заказали ему свои портреты. Портрет папы Иннокентия вы, конечно, знаете.
Я кивнула.
- Ну вот. А портрет кардинала остался незаконченным. Странно! Ведь набросок очень подробный. Очевидно, его преосвященство не мог часто позировать, и Веласкес сделал тщательную заготовку. Смотрите, какое замечательное лицо у этого человека. Какие невероятные глаза: умные, лукавые, проницательные… Посмотрите на кардинала Борху и сравните его с проповедниками Сурбарана.
Хозяин дома оглянулся, сделал жест в сторону противоположной стены.
- Священники на картинах Сурбарана - это люди, стоящие на земле одной ногой. Как у них подняты руки, как они запрокинули головы куда-то вверх. Земля для них только трамплин в небеса. Они ее не замечают. А этот человек… - Мужчина снова склонился над портретом кардинала. - О! Это человек совсем другой породы. Он прекрасно понимает, что стоит на земле, а небеса - где они? Слишком далеки, чтобы до них добраться! Вот вам два священника в интерпретации придворных испанских художников. Они жили и писали примерно в одинаковых условиях, а какая разница в характерах!
- И что же изменилось? - спросила я невольно.
Слушать собеседника было так интересно, что я позабыла все на свете.
- Время! Изменилось самое главное - время! Одному английскому королю потребовался развод с одной женщиной и венчание с другой! Развести его мог только папа, но папа не соглашался благословлять королевскую прихоть. Вот Генрих Восьмой и изобрел Реформацию, дабы стать самому себе хозяином. Он объявил, что главой церкви в государстве должен быть король, а не римский папа. Сам себя развел, сам себя женил. И между прочим, проделал это не один раз. - Хозяин дома остановился, снова пристально посмотрел на меня и, не скрывая насмешки, спросил: - Как вам это нравится? Целая страна выпала из сферы влияния! Каков пример для подражания? Римская церковь немедленно подготовила ответный удар, который вошел в историю под названием Контрреформации. Это была интересная эпоха, даже очень интересная! И потребовала она выдвижения сильных, изворотливых церковников. Таков был и кардинал Борха, упокой, господи, его душу. Видите, какое лицо, какой характер, как колоритен…
Верхний свет бросал блики на стекло, я прищурилась и попросила достать картон из-под стекла, хотя бы на минутку.
Хозяин развел руками:
- К сожалению, нельзя. Под стеклом вакуум. Видите ли, картон был в таком состоянии, что потребовалась серьезная реставрация. Так что…
Он вновь развел руками, вежливо демонстрируя огорчение. Я кивнула, не в силах говорить.
Неизвестный набросок Веласкеса!… Вакуум!… Ну что тут можно сказать?!
Хозяин дома шел вдоль стены, перечисляя экспонаты, лежавшие в стеклянных витринах:
- Офорты Рембрандта, перстень Александра Борджиа, тот самый, ядовитый, с шипом… Подвеска Екатерины Великой, бриллиантовый гарнитур Марии Антуанетты, обручальное кольцо маркизы Ментенон…
Я шла следом за гидом и скользила невидящими глазами по стеклянным витринам. В голове стоял непрерывный гул, уши заложило, словно в самолете на большой высоте.
- А вот очень интересный экспонат.
Хозяин остановился. Под стеклянным колпаком лежала алая бархатная подушка. Я замерла на месте, впилась в подушку напряженным взглядом. Интересно, в истории есть знаменитые подушки? Наверное, есть. Предположим, подушка, которой задушили какого-нибудь монарха. Существует же книга о соколиной охоте, пропитанная ядом! Французский король полистал слипшиеся страницы, послюнявил пальцы и умер.