Домой я вернулась в половине десятого. Отчего-то мне показалось, что первые гости придут рано, в десять. Поэтому я быстро сунула в микроволновку внушительную стопку ажурных блинчиков, поставила на плиту кастрюлю с борщом. Разложила по тарелкам ветчину, сыр, колбасу, нарезала овощи. Отнесла все в зал, расставила на скатерти. Что-то забыла… Что? Ах да! Соль!
Я метнулась обратно на кухню. Насыпала в солонку мелкий белый песочек, проверила, есть ли в наличии черный перец. Есть, все в порядке.
Я поставила на стол специи, посмотрела на часы.
Без десяти десять. Пора переодеваться.
Я надела строгие черные брюки и черную водолазку. Мне сегодня придется много двигаться, в брюках это делать гораздо удобнее, чем в юбке.
Затем распустила волосы, причесалась и снова тщательно собрала их на затылке, волосок к волоску. Осмотрела себя в зеркало, осталась довольна. Вполне пристойный вид, скромный и строгий.
Я заглянула в ванную, проверила, висит ли там чистое полотенце для рук. Полотенце было на месте.
Микроволновка отключилась с приятным звоном. Я выскочила из ванной на кухню, выложила горячие блины на большую тарелку. Перенесла блюдо в комнату и водрузила в центре стола. Интересно, сметану прямо сейчас на стол поставить или подождать, когда гости придут? Пожалуй, лучше подождать. Долго ли из холодильника вынуть?
Я села за стол, посмотрела на часы. Десять. Сейчас придут первые гости.
Желудок свело судорожным спазмом. Я вспомнила, что с утра ничего не ела, но решила не нарушать красоту накрытого стола. Сейчас появятся гости, тогда вместе и помянем маму, как следует по обычаю.
Я сидела во главе огромного стола, накрытого парадной вышитой скатертью, и смотрела на стрелку часов. В комнате было так тихо, что тиканье часов казалось мне оглушительным.
Прошло пять минут, прошло десять. Двадцать, сорок…
Через полтора часа я встала и унесла остывшие блины на кухню. Гости придут позже. Придется греть все заново. Ну и согрею. Долго ли их греть, если есть такое чудесное изобретение - микроволновка?
Я вернулась за стол и осмотрелась. Все замерло в парадной готовности, все ждало своего часа. Может, перекусить на скорую руку? Боюсь, что долго без еды не продержусь. Меня даже подташнивало от голода.
Напольные часы с маятником пробили полдень. Я взяла кусочек хлеба, положила на него сыр. Откусила половину бутерброда, медленно принялась пережевывать. Во рту было сухо, как в пустыне.
Я открыла бутылку красного вина, налила немного густой багровой жидкости в большой венецианский бокал. Мама говорила, что эти бокалы называют «бокалами дожей». Интересно - почему? Потому что они красивые, с позолотой? Или потому, что они такой странной формы: крупные, расширенные кверху? Так и представляешь себе крепкую мужскую руку, обхватившую узорное стекло. На пальцах драгоценные перстни с большими, грубо ограненными камнями, из-под бархатного рукава выглядывает край кружевной манжеты. Жилет с куньей оторочкой, бархатный берет…
Я настолько увлеклась, что не заметила, как прошло еще полтора часа. Я посмотрела на полупустую бутылку вина и подумала: неужели совсем никто не придет? Неужели такое возможно?
Впрочем, почему я так обижаюсь? Мама рассказывала, как уходил на пенсию великий Мариус Лиепа, человек, можно сказать, прославивший Большой театр. Администрация ознаменовала уход великого танцора так: отобрала у него служебное удостоверение. И тем самым запретила ему вход в театр со служебного подъезда.
Чем моя мама лучше Мариуса Лиепы? Почему к ней должны относиться как-то по-другому? Артист нужен только до тех пор, пока он способен выходить на сцену!
Мысль показалась настолько горькой, что я не удержалась и всхлипнула. Впрочем, тут же вспомнила сон и распрямила плечи. Как мне сказала мама? «Не сутулься!»
Так и сидела я во главе накрытого пустого стола почти до самого вечера. В комнате сгущались сумерки, но я не стала зажигать свет. Сидела очень прямо, сведя лопатки до боли в спине, и не отрываясь смотрела на часы. Когда часовая стрелка коснулась цифры пять, в дверь кто-то позвонил.
Наконец-то!
Я пошла открывать. Распахнула дверь и застыла в изумлении. На пороге стоял мой новый знакомый Ираклий Андронович.
- Здравствуйте, Маша, - сказал он. - К вам можно?
Я отступила назад, не в силах вымолвить ни слова.
- А почему вы сидите в темноте? - спросил Ираклий Андронович, тяжело ступая в коридор. Палка с золотой насечкой стукнула где-то возле меня.
Я не ответила. Видимо, была в шоке.
- Я посмотрел на ваши окна со двора, а они темные, - продолжал гость. - Думал, вас нет дома.
Я по-прежнему молчала, пытаясь проглотить горький ком в горле.
Ираклий Андронович нашел на стене гостиной выключатель, нажал клавишу. Яркий верхний свет озарил большую комнату, овальный стол, накрытый парадной скатертью, нетронутые закуски и полупустую бутылку вина.
Ираклий Андронович оглянулся на меня. В его глазах мелькнуло удивление и сочувствие.
- Никто не пришел, - сказала я дрожащим от слез голосом. - Представляете, у мамы годовщина, а об этом никто не вспомнил!
Я не удержалась и заплакала навзрыд, как девчонка. Меня трясло от обиды и гнева.
Ираклий Андронович мягко прижал мою голову к своему плечу. От темного свитера под курткой едва уловимо пахло приятной туалетной водой и табаком.
- Как это никто? - возразил мой незваный гость. - А я? Я ведь пришел на поминки, Маша. Не прогонишь?
Я оторвалась от плеча пришедшего, подняла голову, заглянула ему в глаза. Я была так поражена, что меня не смутило даже фамильярное обращение «ты».
- На поминки? - переспросила я, размазывая слезы по лицу. - Разве вы знали мою маму?
- Знал, - ответил гость. - Очень много лет знал.
- А почему она о вас ничего не говорила?
- Потому, что твоя мама меня не знала, - ответил Ираклий Андронович.
- Ничего не понимаю, - начала я. Но тут же спохватилась, быстро вытерла лицо и пригласила: - Прошу вас, входите.
Гость вошел в гостиную, поднял голову и замер перед маминым портретом. Он стоял перед ним так долго, что я не выдержала и покашляла.
Ираклий Андронович оглянулся. Меня поразило выражение его глаз, которое я не могу описать. Отчего-то мне стало неловко, словно я подсмотрела что-то очень личное, сокровенное.
- Хороший портрет, - сказал гость. - «Дон Карлос»?
- Да. Мама пела принцессу Эболи, свою любимую партию. Говорят, был прекрасный спектакль в Милане. Жаль, что я не видела.
- Спектакль был прекрасный, - подтвердил гость.
- Вы там были? - удивилась я.
Ираклий Андронович не ответил. Бросил на портрет еще один взгляд и направился к столу, тяжело переваливаясь с хромой ноги на здоровую.
- Где мне сесть? - спросил он так, словно за столом не было места.
- Садитесь куда угодно.
- Ну, тогда поближе к тебе. Можно?
Ираклий Андронович выбрал стул, стоявший возле моего, и неуклюже упал на сиденье. Поморщился, потер больную ногу, вопросительно взглянул на меня.
- Одну минуту, - залепетала я. - Сейчас блины разогрею. Вы любите блины?
- Очень.
- А борщ? Я приготовила борщ!
- И борщ люблю.
На кухне я заметалась между холодильником и плитой. Сунула блины в микроволновку, включила газ под кастрюлей с борщом. Кастрюля огромная, но кипятить ее не буду, просто подогрею - и все.
Я еще немного пометалась по кухне, доставая из холодильника то одно, то другое. Достала майонез, подумала и заменила его сметаной. Потом снова достала майонез, решив, что гость должен выбрать сам, что ему больше нравится.
«Замри!» - приказал внутренний голос.
Я послушно остановилась.
«Вот так, - одобрил внутренний контролер. - И не суетись. Пришел гость, и хорошо, что пришел. Помянете мать вместе, как полагается».
«Он такой странный, - пожаловалась я. - И я его совсем не знаю. По-моему, он какой-то воровской авторитет».