Зеде заводит мотор, тот с тарахтением оживает, и я смотрю, как в свете фонаря взбаламучивается тина. Я не хочу видеть закрытые глаза Куини и ее безвольно обвисшие губы.
Камелия бросает им веревку, и та аккуратно приземляется на носу плоскодонки.
Зеде наставляет палец на Камелию,
— Слушайся сестру, мелкая чертовка. Ничего не делай, не спросив сперва Рилл. Смекаешь?
Камелия так сильно морщит нос, что веснушки у нее на щеках сбегаются вместе.
— Смекаешь? — снова спрашивает Зеде. Он знает, кто из нас способен сбежать и попасть в беду.
— Мелия! — на минуту Брини выходит из оцепенения.
— Да, сэр,— упрямица соглашается, хотя и без особой охоты.
Затем Брини поворачивается ко мне, но в голосе его слышится скорее мольба, чем указание.
— Следи за малышами, Рилл. Заботься обо всех, пока мы не вернемся — я и Куини.
— Мы будем хорошо себя вести, я обещаю. Я прослежу за всеми. Мы никуда не уйдем.
Зеде поворачивает румпель и заводит лодку, и мотор «Ватервич» уносит маму в темноту. Мы все вместе кидаемся к ограждению и стоим там бок о бок, наблюдая, как чернота проглатывает «Дженни». Мы слушаем, как барашки волн, вздымаясь и падая, бьются о борта лодки, как рычит мотор, замолкает и снова взревывает. Каждый раз его звук понемногу отдаляется. Где-то вдали раздается сирена буксира. Свистит боцман. Гавкает собака.
И ночь снова затихает.
Ферн, словно мартышка, уцепилась мне за ногу, а Габби держится возле Ларк, потому что она его любимица. Нам больше ничего не остается, как зайти в хижину и попытаться поужинать. Все, что у нас осталось, — кукурузная лепешка и несколько груш, которые Брини выменял в Уилсоне, в штате Арканзас, где мы стояли три месяца и ходили в школу, пока она не закрылась на лето. К тому времени Брини уже надоело сидеть на месте; он рвался в плавание.
В обычное время отец никогда бы не пришвартовался рядом с таким большим городом, как Мемфис, но Куинн с позавчерашнего дня жаловалась на боли в животе. Хотя они начались раньше, чем, по ее расчетам, должны были — ведь она выносила уже пятерых детей! — но она знала, что в такие дни лучше привязать лодку к берегу и оставаться на месте.
Внутри «Аркадии» тревожно, дети, потные и капризные, хнычут. Камелия возмущается, что я закрыла деревянную дверь, а не сетчатую, и внутри даже с открытыми окнами душно и жарко.
— Тише! — я шикаю на них и делю еду. Мы садимся в круг на полу, все пятеро — потому что как-то неправильно есть за столом, где два главных места пустуют.
— Хотю куфать,— у Габиона закончилась еда, и он выпячивает губы. Он ест быстрее, чем бездомный кот.
Я отрываю кусочек от своей лепешки и верчу его возле рта Габби.
— Ты слишком быстро слопал свой ужин.
Когда кусочек подлетает ближе, брат открывает рот, будто птичка, и я кладу еду внутрь.
— Ммммм,— говорит он, похлопывая по животику.
Фери и Ларк начинают играть с ним в ту же игру, и в результате почти вся еда достается Габби. Кроме куска лепешки, который был у Камелии, — та съела свою порцию сама.
— Утром побегу проверить снасти,— говорит она, будто извиняясь за жадность.
— Зеде велел нам не уходить с лодки, — напоминаю я.
— Когда вернется Зеде. Или придет мальчик. Тогда пойду и проверю.
Она не сможет сама проверить рыболовные снасти и знает об этом.
— У нас даже нет шлюпки. Брин и отвел ее к лодке Зеде,
— Завтра она будет.
— Завтра и Брини вернется. И Куини с младенцами.
Затем мы с Камелией переглядываемся. Ларк и Ферн за нами наблюдают — я это чувствую,— но только мы способны оценить сложившуюся ситуацию. Камелия переводит взгляд на дверь, и я тоже. Мы обе знаем, что ночью никто сюда не войдет. Мы еще никогда не ночевали одни. Даже когда Брини уходил на охоту, или играть на деньги в бильярд, или ловить лягушек, с нами всегда оставалась Куини.
Габион откидывается на плетеный коврик Куини, его глаза закрываются, длинные темно-коричневые ресницы касаются щек. Мне еще нужно надеть на него на ночь подгузник, но я займусь этим позже, когда Габби крепко заснет — так всегда делает Куини. Днем Габби ходит на горшок и ужасно злится, если мы подходим к нему с подгузником.