– О чём задумалась, небоглазая?
– Яш, ты пахнешь костром и домом. Как же я раньше не замечала? – шепчет Ксанка. – Тем домом, где сирень в окнах и яблони цветут, где Данька с Валеркой живые и невредимые за стол садятся. Где у тебя первая седина, а у меня морщины… Скажи, будет у нас когда-нибудь такой дом? Мне страшно, Яшка…
– Посмотри на меня, – сдавленно говорит он.
И когда Ксанка поднимает голову, Яшка наклоняется и целует её – на этот раз по-настоящему. И страх отступает, съёживается, забивается в самые дальние уголки памяти. Теперь у неё появилось то, ради чего стоит жить.
Надежда.
Ведь когда-нибудь заканчивается всё – даже война.
3
Ночи в горах действительно холодные. Или это август постепенно уступает место грядущей осени?
Пока они с Яшкой доедают хлеб, запивая его остывшим травяным отваром (на этот раз поделили по-честному, Ксанка следила), на траву и камни опускается ночная роса.
Хорошо, что хоть Яшка на правах счастливого влюблённого даже не думает ложиться отдельно. Обнимает Ксанку, прижимает к себе, накрывает их обоих курткой и цветастым шерстяным платком (пригодился подарок беляка-татарина, хоть и не на свадьбу).
– Ты спи, я покараулю, – говорит сонно.
И сразу же засыпает.
«Умаялся», – с непривычной для себя нежностью думает Ксанка.
А сама, мучаясь болью в плече, никак не может уснуть. Слушает, как тихонько всхрапывают в темноте стреноженные лошади, как стрекочут цикады. Смотрит в кусочек неба, в надежде заметить в разрывах облаков хоть одну падающую звезду и загадать желание. Беспокоится о том, сможет ли утром удержаться в седле.
На краю яви и сна Ксанка слышит, как с шелестом осыпаются вниз струйки песка и мелкие камешки. «Не засыпало бы нас обвалом», – мелькает в голове беспокойная мысль. Но тут она понимает, что неоткуда взяться обвалу. И чувствует, как напрягся, нащупывая нож, Яшка.
Вот переступила копытами лошадь, заржала недовольно и смолкла, будто бы кто-то невидимый набросил на её морду мягкую, заглушающую звуки ткань. Стараясь не шуметь, Ксанка приподымается, освобождая Яшке вторую руку. Звякнула уздечка, мелькнула между лошадьми тень.
Яшка вскакивает на ноги, бросается вперёд.
Ксанка напряжённо всматривается в темноту, ожидая услышать что угодно: щелчок взводимого курка, звук выстрела, приказ сдаться.
– Не убивайте, дядинько! – раздаётся жалобный голосок.
– Ты один? Отвечай, ты один?
– Один, дядинько, богом клянусь, один! Ай, ухо, больно!
– Ксанка, – командует Яшка. – Разведи огонь. Посмотрим, кто это такой смелый у меня пытался коня свести!
Ксанка торопливо роется в узелке, нащупывая коробок с последней спичкой, неловко чиркает о картонный бок, подносит вспыхнувший огонёк к куче хвороста.
– Ай-нэ! – восклицает Яшка, выволакивая в круг света ночного похитителя. – Вот это удача!
Худой цыганёнок лет десяти, не больше, испуганно таращится вокруг.
– Так значит, ром у рома украл хоромы! Ну, ты даёшь, чяворо!
– Дядинько, я больше не буду, пустите меня, я пойду, а то меня мамка заругает!
– Мамка, значит. И где она, твоя мамка?
– В таборе, тут недалеко. Мы в прятки играли, я лучше всех спрятался, а потом коней увидел и как ты, дядинько, тётеньку на руках волочёшь, – частит цыганёнок. – Мне сразу уходить нельзя было, вы б меня заметили. Пришлось сидеть, слушать, как вы тут милуетесь.
– Чего ж потом не ушёл?
– Кони… красивые…
– Пустил бы ты его, Яшка! – заступается вспыхнувшая от неловкости Ксанка. – Ребёнок ведь совсем.
– Пущу. Вот только вожжами высеку, чтоб неповадно было. Чтоб места живого не осталось! Чтоб на животе спал и сесть боялся! – Яшка резко встряхивает цыганёнка за воротник. – Ты понимаешь, – поворачивается он к Ксанке, и даже в неверном свете костра видно, что глаза у него больные-больные. – Я эту мелюзгу чуть не порешил спросонья! Подумал, что… Ай!
Яшка размахивается и со всей силы швыряет в землю свой нож.
Отпущенный цыганёнок, не веря своему счастью, ошалело вертит головой, всё больше напоминая Ксанке встрёпанного галчонка.
– Как тебя зовут? – стараясь, чтобы голос звучал мягко, спрашивает Ксанка.
– Зуралко.
– Силач, значит, – хмыкает Яшка. – Ну, беги, силач, уноси ноги.
Зуралко мнётся, исподлобья глядя то на нож, в половину лезвия ушедший в землю, то на Ксанку.
– Рука у вас больная, тётенька. Плохо это.
– До свадьбы заживёт, – улыбается Ксанка.
– Бабка Рада раньше свадьбы заговорить может. Она обрадуется, когда вы меня в табор приведёте. И коней ваших. У нас кибитки безлошадные, хоть на себе волоки. И новых взять негде.
– Видала наглеца? Мало, что отпустили, так теперь верховых скакунов ему подавай! – возмущается Яшка.
– Я верхом долго не выдержу, – виновато вздыхает Ксанка. – А в повозке всяко лучше, чем пешком.
– Это если по пути.
– Мы в город большой идём, подальше от войны, – хитро говорит Зуралко. – Дадо сказывал, господ там много, пьют, гуляют, кидают деньги на ветер. А вольным ромам только того и надо, правда, дядинько?
– Может, ты и название знаешь, раз такой умный? – Ксанка опять не может удержать улыбки.
– Знаю, тётенька, как не знать. Вы когда у костерка сидели, тоже его вспоминали, а я слушал. Ялта-город. Красивый, небось, раз вам туда тоже надо, да?
4
До утра решают никуда не идти: не хватало ещё в темноте сверзиться вниз с какого-нибудь крутого склона, переломать ноги лошадям.
– Но коней я к себе привяжу, тройными узлами, – мрачно шутит Яшка. – Усёк, силач?
Однако теперь, когда главная опасность миновала, Зуралко даже не вспоминает о неудавшемся конокрадстве. Он забирается на Ксанкину постель, сворачивается калачиком под Яшкиной курткой и моментально затихает.
– Поспали, называется, – вздыхает Яшка. – До рассвета пару часов всего.
– Ты вправду мог его убить? – спрашивает Ксанка.
– Мог. Если бы вовремя не схватился.
– Но он же совсем мальчишка.
– Тот казачонок, за которого Данька поехал к Бурнашу, тоже был мальчишкой. На пару лет младше нас.
– Мы не знали, что он в карете! – горячо возражает Ксанка. – Он был враг! Он…
И осекается.
– Прости, – говорит Яшка, обнимая её. – Что толку копаться в прошлом. Давай спать.
Немного подвинув спящего цыганёнка, они кое-как ложатся рядом. Ксанка думает, что не сможет заснуть, но глаза начинают слипаться, едва голова касается попоны. Сквозь сон Ксанка слышит, как Яшка встаёт, чтобы выдернуть из земли нож и положить рядом с собой. А потом она засыпает.
***
Утро выдаётся хмурым и безрадостным. Небо затянуто серыми тучами, готовыми вот-вот пролиться мелким и противным, почти осенним дождём.
Ксанка чувствует себя совершенно разбитой. К боли в плече прибавились слабость, сухость во рту и противная болезненная вялость. И даже несколько долек шоколада, запитые родниковой водой, не прибавляют сил.
Яшка тоже мрачен – будто и не было вчера тёплых слов, и признаний, и поцелуя. Он седлает лошадей, Зуралко вертится рядом – вроде помогает, но больше путается под ногами. Его счастливая физиономия испачкана невиданным лакомством – шоколадом.