— Не слишком щедрая плата за то, что ты растрачиваешь у нее свою юность. Ева, неужели тебе не хочется чего-то большего? Не может быть, чтобы ты всю жизнь собиралась торговать туфлями.
— Конечно нет, — неосмотрительно ответила девушка. Зачем ей мечтать о чем-то большем, если она и так принадлежит к высшему кругу? Поняв свой просчет, она поспешно добавила: — Видишь ли, магазин мадемуазель Габриэль — самый модный салон обуви в нашей части города. У нас самая лучшая клиентура, самые уважаемые люди.
— Ты не хочешь выходить замуж или мадемуазель Габриэль подыскивает тебе жениха? — Выдумка Евы так забавляла Алена, что он продолжал расспрашивать ее, хотя это было неразумно.
— Ах! — задохнулась от возмущения Ева. Всю жизнь в ней воспитывали сознание того, что она — завидная партия, и родители заботливо растили ее для прекрасного брачного союза. Однако Ева не только не собиралась беспрекословно подчиниться планам родителей, но даже не допускала мысли, что кто-то имеет право распоряжаться ею по своему усмотрению, не принимая во внимание ее желаний.
— Прости, мне не следовало спрашивать тебя об этом, — быстро проговорил Ален, заметив ее реакцию. — Но все же мне очень хотелось бы это знать.
— Почему? Что это меняет? — живо спросила Ева.
— Просто из любопытства, — небрежно ответил Ален. — Мы всегда говорили только обо мне, и я не знаю о тебе почти ничего, даже того, что следовало бы знать. Наша дружба несколько однобока, не так ли?
— А… — Ева внезапно поняла, что Ален, знакомый ей по встречам в гримерной, изменился вовсе не из-за модного костюма, просто она увидела его с другой стороны.
— То, что девушка бегает каждый вечер через весь Дижон, чтобы послушать твои песни, а потом бегом возвращается в полной темноте, ты называешь дружбой?
— А как же можно это назвать, если девушка вечер за вечером сидит на жестком стуле, готовая мгновенно вскочить на ноги и с криком убежать, посмей я только подвинуть свой стул чуть ближе и коснуться ее хоть пальцем?
— Не знаю, — медленно проговорила Ева, затем мягко накрыла руку Алена ладонью. — Действительно, не знаю. Но у тебя гораздо больше жизненного опыта, чем у меня. Поэтому, если ты называешь это дружбой, значит, так оно и есть.
— Не надо! — вскрикнул Ален, отдергивая руку.
— Что «не надо»? — шепотом спросила Ева.
— Боже мой, ты хуже самой распроклятой шлюхи, когда-либо рождавшейся на свет! — Он схватил руку Евы. — Вот! Прикоснись к моей груди! Чувствуешь, как бьется сердце? Думаешь, оно всегда так бьется? Ты считаешь, что можешь прикасаться ко мне, когда тебе вздумается, а я не могу даже поцеловать тебя?
— Я… позволила бы тебе поцеловать себя, — протянула Ева, — но ты ни разу не попытался.
— Конечно, я не пытался поцеловать тебя. Да можно ли поцеловать девушку, которая сидит, сложив руки на груди и спрятав ладони под мышками, и так крепко сжимает ноги, что их не разжать и ломом, а колени сдвигает так, словно на нее собираются напасть!
По щекам Евы покатились слезы, но она не осмелилась смахнуть их. Ах, как колотится его сердце, словно пойманная птица! Неужели он так рассердился, что не простит ее, подумала девушка. Еве казалось, что ее сердце тоже готово выскочить из груди и разбиться вдребезги. Она вдруг стремительно придвинулась к Алену, положила руки ему на плечи, наклонилась вперед и прижалась губами к его губам. Затем отпрянула, заметив официанта, проходившего мимо их столика и тактично отвернувшегося. Это заставило Еву вспомнить, что они не одни; кроме того, сидящие за соседними столиками наблюдали за ними с нескрываемым интересом. Девушка помертвела.
— Ева, пойдем, — сказал Ален, положив на стол деньги и подхватывая ее под локоть. Тарелки с изысканным ужином остались нетронутыми. Ева, не возражая, позволила Алену вывести себя на людную улицу. Жители Дижона наслаждались вечерней прохладой, но Ева их не замечала, зачарованная первым в жизни поцелуем. Все прежнее вдруг поблекло, отошло в прошлое. Еву вновь охватило физическое желание, чреватое теми опасностями, которых она столь счастливо избежала в первый вечер знакомства с Аленом.
От двух бокалов крепкого красного вина, выпитого на пустой желудок, у Евы сильно закружилась голова: улица показалась ей зыбкой и призрачной, похожей на театральную декорацию, а люди — на бесплотных фантомов.
— Я хочу еще раз поцеловать тебя, — услышала она свой собственный голос. — Я хочу… хочу…
— Не надо, сейчас это невозможно, — оборвал ее Ален. — Мы у всех на виду. Здесь негде уединиться. Пойдем ко мне в пансион. Это недалеко отсюда. У меня две вполне сносные комнаты.