Несмотря на дружеские отношения, которые установил и поддерживал Бруно с представителями «фюрера» Шампани, он все же воспринимал свое шампанское как военный трофей. Правда, немцы разрешили владельцам виноградников продавать двадцать пять процентов винной продукции гражданским клиентам Франции, Бельгии, Финляндии, но эта уступка только позволяла поддерживать производство и не давала ничего больше.
«Каким, черт побери, неприбыльным стало производство шампанского», — мрачно думал Бруно после похорон деда, оглядывая океан виноградников в холмистой долине, простирающейся вокруг замка. Французское качество, да, он не отрицал этого. Но с таким же успехом он мог быть мясником и стоять за прилавком, заваленным требухой — рубцом, печенкой, мозгами, — потому что не получал эстетического удовольствия от открывавшегося ему вида. За последние два года он узнал все, что было нужно, о разведении винограда, и гораздо больше того, что когда-нибудь собирался узнать.
Он не рассчитывал застрять в этом дьявольски скучном уголке Франции после войны, а это рано или поздно случится, когда все страны окончательно вымотаются. Но кто может предсказать, когда это случится? Кто способен сказать, где будут находиться центры новых могущественных сил? В Париже мало понимали, как развиваются события, еще меньше представляли это здесь, в Шампани, вдали от полей сражений. Как и миллионы других людей, Бруно считал, что в конечном счете Франция каким-то образом присоединится к Германии и, при благоприятном раскладе, рейх отнесется к ней скорее как к младшему партнеру, нежели как к поверженной стране.
Бруно потрогал ключ от обширных погребов, где было спрятано шампанское Ланселей, не тронутое с начала войны. Немцы не подозревали о его существовании, о нем знал только Бруно и трое Мартэнов, последние, кто достал бутылку урожая 1939 года. Только за день до смерти дед наконец передал ему этот священный ключ.
Бруно помнил, что, когда его впервые привели в эти подвалы в 1933 году, дед сказал ему, что в случае войны любой из Ланселей, вернувшись сюда, в Вальмон, сможет восстановить виноградники, продав запас шампанского.
«А по мне, — размышлял Бруно, — замок может превратиться хоть в руины, а известняковые земли зарасти капустой. Не нужны ему ни вино, ни урожай. Будь проклято это французское качество!»
Полюбил бы он эту землю, если бы она принадлежала только ему и не пришлось бы делить ее с сестрами, имевшими на нее такие же права? Нет, подумал Бруно, никогда. Он был бы… удовлетворен… тем, что владеет всем этим, но никогда не полюбил бы землю, которая требовала такого ухода. Земля должна доставлять удовольствие, а не принуждать к работе. Замок должен славиться дичью, лошадьми, охотой, произведениями искусства и архитектуры, знатными предками и былой роскошью, как это было во времена Сен-Фрейкуров, пока они не разорились. Вальмон казался Бруно недостаточно роскошным. Живопись была представлена только семейными портретами, мебель тоже оставляла желать лучшего. А земли всегда останутся лишь сельскохозяйственными угодьями.
Будь он единственным владельцем, Бруно нанял бы управляющего, заставив его выжать все, что можно, из каждого гектара, а сам бы наведывался в Вальмон, проверяя, не обводят ли его вокруг пальца. Что толку считаться аристократом, если у него в Вальмоне те же заботы, что и у крестьян, и он не отличается от тех, у кого есть кусочек земли, где выращивают виноград?
Вот тайные запасы шампанского в погребах — совсем другое дело! Эти запасы сейчас ценнее золота и должны принести ему доход. Смерть деда дает ему возможность продать их. Нужно сделать это как можно скорее, поскольку с каждым днем, пока эти позеленевшие бутылки со своими нарядными этикетками лежат здесь без дела, приближается конец войны. А когда наступит неизбежный мир, пусть даже он принесет немцам господство над всей Европой, придет период неизвестности и неразберихи, как это было после падения Франции.
Но на этот раз, поклялся себе Бруно, он подготовится к этому лучше. Шампанское будет обращено в надежную валюту и переведено в стабильную страну, так, чтобы он мог воспользоваться наилучшим образом теми возможностями, которые сулит наступление мира. Ему уже двадцать восемь лет. Он потерял три года. Вот уж поистине французское качество!
Бруно решил позвонить своему приятелю генералу фон Штерну. Он делал это довольно часто. Генерал уже давно чувствовал себя как дома на улице Лилль. Заключить джентльменское соглашение по поводу судьбы нескольких сотен тысяч бутылок, лежащих штабелями высотой в восемь метров и составляющих силу дома де Ланселей, его сердце и его будущее, оказалось пустячным делом.