Ему все еще нравится Фредди, думал Джок Хемптон, облокотившись на подоконник в своей комнате и наблюдая за Тони и Джейн, которые уютно и молча сидели на одеялах под цветущим персиковым деревом. Но почему она, черт возьми, никак не перестанет петь «Пока мы не встретимся вновь» его крестнице? Когда эскадрилья курсантов летной школы еще существовала, весь год после своей женитьбы Тони и получившая увольнение Фредди приходили в любимый всеми паб. В те вечера, когда они пили, курили и старались не думать о тех, кто не вернулся с задания, Фредди пела им часами современные песни и песни времен первой мировой войны, которые знала от Евы. Никто не уходил, не услышав от Фредди этой прекрасной последней строчки, этих двух последних слов: «Пока мы не встретимся вновь». Джок всегда, вопреки всякой логике, воспринимал их как обращенные к нему лично, как обещание, ее обещание ему. Она этого не знала, зато он знал, и это было главное.
Детская располагалась в соседней комнате, даже сквозь толстые стены до него доносился веселый голос Фредди, певшей девочке. Неужели Фредди не знает, что эта мелодия застревает в мозгу и месяцами сводит с ума? Неужели не может петь что-нибудь другое, легко забывающееся? Ему, конечно, ничего не стоило попросить ее перестать, но разве можно сказать матери, что песня, которую она поет своему ребенку — это мука? Как объяснить ей, что в его голове звучит эта старая песенка, мешая ему обратить внимание хоть на одну хорошенькую девчонку из тех, которые пристают к нему, когда он приезжает в Лондон? Их не случайно называют пилотскими «крылышками», распоркой для ног… Они с удовольствием окажут услугу и второму лейтенанту, но звание, конечно, имеет свои преимущества.
Конечно, Джок мог бы сейчас выйти в сад и присоединиться к Джейн и Тони или пойти на кухню и предложить помощь леди Пенелопе, ибо повар стал слишком стар, чтобы рассчитывать на него, но что-то удерживало его здесь, на этом наблюдательном посту. Наверное, погода. Все утверждали, что не помнят такого жаркого мая в Англии. Дома, в Калифорнии, в Сан-Хуан-Капистрано, такой день кажется вполне обычным приятным днем, когда решаешь, заняться ли тебе серфингом или поиграть в теннис, и в конце концов делаешь и то, и другое. А может, это один из тех дней, когда такие, как он, любящие скорость, опасность, возбуждение, полет, слышат о том, что за океаном, в Англии, готовят большое шоу, умудряются схватить билет на поезд до Канады и обучиться пилотированию так, что их принимают в эскадрилью курсантов летной школы.
Точно такой же день был четыре года назад, когда он попрощался со своей семьей и исчез. Может, поэтому он и не находит сегодня себе места и пребывает в таком мрачном настроении. Он просто в отчаянии, непонятно по какой причине… несомненно, в отчаянии, и это очень странно, потому что давно не было у него возможности приехать сюда и ему следовало бы наслаждаться каждой секундой. Такого не случалось даже тогда, когда ему приходилось вести свою эскадрилью на Германию, сопровождая тяжелые бомбардировщики, защищая их от немецких зениток и истребителей. Это состояние еще хуже того, какое он испытывал, возвращаясь под зенитным огнем до самой береговой линии и думая о том, что вот-вот окажется в воде, которая всегда была чертовски мокрой и холодной. Да нет, он не приходил в такое отчаяние, выполняя свою работу. Он ощущал скуку, злость, ярость, триумф, но «Мустанг-П-51», эта чертовски прекрасная боевая машина, эта замечательная орудийная платформа с крыльями, имел одно свойство — его пилот не успевал впадать в отчаяние. По мнению Джока, отчаяние так же сводило с ума, как постоянная субфебрильная температура, как досада, раздражение, невозможность почесать там, где чешется, как неутолимая жажда.
Джок не расставался с полетами, поскольку знал: если он позволит перевести себя, в порядке повышения, в штаб, то будет испытывать отчаяние постоянно, а не время от времени. В штабе ему периодически предлагали осесть, говорили, что пора отдохнуть, но не могли надолго привязать его к земле. Если ты хочешь летать, не болен и не псих, тебя никто не может удержать, подполковник ты или нет.
Он уехал из дома, чтобы вступить в эскадрилью курсантов, обыкновенным, диковатым, влюбленным в небо, неопытным двадцатилетним студентом, любившим риск. Сейчас ему уже двадцать четыре. Выполняя первое задание, он понял, что война — не развлечение. Тем не менее он обрадовался, что оказался в нужном месте, хотя и совсем для другой цели. До того как эскадрилью курсантов превратили в воздушный корпус армии Соединенных Штатов, они уничтожили шесть эскадрилий Люфтваффе. Это произошло еще в 1942 году, тысячу лет назад. Не хило! А ведь у них тогда еще не было их «мустангов».