23
«Мари де Ларошфуко могла бы быть русской царевной или испанской инфантой», — подумал Бруно. Вместе с тем в ней очень чувствовалась француженка. Он и не предполагал, что в таком варварском цирке, как Манхэттен, могла появиться такая безупречная, истинная француженка с прекрасными манерами, речью, умением держаться, с осанкой аристократки. Словно какое-то благоухание наполняло воздух вокруг нее и сопровождало ее повсюду. Мари была отпрыском Франции — старой Франции. Она входила в комнату скромно, но с таким спокойным величием, с таким кротким и высоким достоинством, что все невольно поворачивали к ней головы и завистливо переглядывались, словно задавая друг другу немой вопрос. Они хотели знать, эти суровые граждане жестокого каменного города, кто она, ибо чувствовали в ней то, чем им никогда не суждено стать. Получив даже слабое представление о Мари, они были бы польщены.
Бруно одним из первых в Нью-Йорке встретил Мари де Ларошфуко, принадлежавшую к самой большой и знатной французской семье. Перечисление ее предков занимало целую страницу статьи «Дом Ларошфуко», помещенной в книге «Боттэн Мондэн» о французской аристократии. Генеалогическое древо этой семьи украшали имена трех герцогов; сама же семья была так велика, что на протяжении веков многие отпрыски Ларошфуко вступали в брак с отпрысками той же фамилии. Семья, чьи корни уходили в седую древность, состояла в родстве с самыми выдающимися людьми Франции.
Бруно знал одного из братьев Мари по школе и через него познакомился с ней. Это было вскоре после того, как Мари приехала учиться, чтобы получить степень магистра восточных искусств в Колумбийском университете. Почему она сделала такой выбор, было одной из непостижимых загадок ее очень замкнутой матери.
И как это ему не приходило в голову, что однажды он может влюбиться? Почему он был так уверен, что не похож на других? — спрашивал себя Бруно. Да знал ли он или хотя бы подозревал, какой бывает любовь? Как мог он долгие годы ждать встречи с Мари? Этой весной 1951 года не него обрушилось восхитительное чувство, заполнившее все его существо. Но это же чувство заставляло его мучиться: ему было уже тридцать четыре года, а Мари — только двадцать два.
Однако Мари не подает вида, что он намного старше нее, думал Бруно, неподвижно сидя в своем офисе в банке. Конечно, она не догадывается о том, что он к ней испытывает. Она держится с ним удивительно просто и с открытым дружелюбием, как и со всеми другими знакомыми.
Мари жила в большом каменном городском доме Джона Аллена и его жены, давних друзей ее родителей. Обе пары объединяла страсть к китайской керамике. Аллены пригласили Мари жить у них все два года и предоставили в ее распоряжение несколько комнат. У Мари была даже гостиная, куда она время от времени приглашала своих новых американских друзей на чай или шерри, хотя это довольно редко ей удавалось из-за плотного расписания занятий в университете.
Маленькая, очень изящная, Мари была так же совершенна, как драгоценный камень в короне. Ее длинные прямые блестящие черные волосы доставали почти до талии и были зачесаны назад, открывая прекрасный белый лоб, а на затылке стянуты шелковой лентой. Разрез серых глаз и тонкие черные брови были так восхитительны, будто их написал сам Леонардо; изящный нос украшала небольшая горбинка. Мягких, красиво очерченных губ никогда не касалась губная помада. Прелестное лицо было несколько бледным, но именно по контрасту с черными волосами нежная кожа казалась особенно матовой, а серые глаза — сверкающими, что придавало Мари особое очарование.
Одевалась Мари скромно, почти как подросток, в свитера, блузки и юбки; иногда набрасывала кружевной шарф, вельветовую куртку или вышитый жакет, в которых выглядела очаровательно старомодной в этом городе, где каждый считал обязательным шить костюмы у портного. Наверное, она находит одежду на чердаках своих фамильных замков, думал Бруно, мечтая подарить ей какой-нибудь роскошный наряд или дорогое украшение. В день ее рождения Бруно пошел к лучшему в городе антиквару и купил вазу из белой керамики эпохи династии Сун. Покрытая глазурью ваза отличалась удивительной красотой и простотой формы. Мари пришла в восторг, но принять вазу отказалась, зная истинную цену семисотлетнему произведению искусства. Теперь отвергнутая ваза стояла на каминной полке в спальне Бруно, напоминая ему о том, что он вел себя с Мари де Ларошфуко, как глупый нувориш.
Своей чистотой и невинностью она сводила его с ума. Мари никогда не упоминала об этом, но Бруно, как все влюбленные, стал наблюдателен и узнал, что каждое утро она ходит к ранней мессе. Однажды, придя к чаю на несколько минут раньше других гостей, он оказался в гостиной один и в приоткрытую дверь увидел угол спальни Мари, где потертая скамеечка для молитвы стояла рядом с распятием. Бруно не решился открыть дверь шире, и невидимая постель осталась для него священной тайной, но он знал, что недостоин даже помышлять о ней. Просыпаясь среди ночи — а это случалось с ним все чаще, — Бруно удивлялся тому, что так неожиданно и безоглядно влюбился в неопытную, религиозную, интеллектуальную и целомудренную девушку, юность которой протекла в тиши монастырей, классных комнат и музеев. Мари не занимало ни светское общество, ни его интриги, ни ее положение. Средоточием ее интересов, если он правильно понял, была учеба, которая давала Мари чистую радость. С чувственной точки зрения, эта девушка была чистой страницей и словно вовсе не интересовалась тем, подарит ли ей судьба мужа и детей.