— Так и пишет? — с негодованием спросила маркиза.
— Да. Будто они ровня — наш Бруно и два отродья, прижитые с певичкой.
— Что ты ему ответишь?
— Я не намерен отвечать на это письмо. Оно шло сюда несколько недель, и легко предположить, что оно затерялось в пути. Лансель будет ждать моего ответа еще несколько недель. Потом, возможно, подумает, что мы едем к нему или где-то путешествуем. Через месяц он пошлет следующее письмо. Тогда ты, дорогая, ответишь ему, сославшись на то, что я нездоров. Напишешь, будто доктора сказали тебе, что мне осталось жить всего несколько месяцев, и попросишь, чтобы Бруно пока остался с нами. Даже такой негодяй, как Лансель, не сможет отказать нам в этой просьбе. Моя болезнь несколько затянется… вернее, я еще немного задержусь на этом свете. — Маркиз слегка улыбнулся. — Ты, разумеется, будешь часто информировать его о состоянии моего здоровья. Он ни в коем случае не должен догадываться о наших истинных намерениях.
— Когда же ты начнешь выздоравливать, дорогой?
— Скоро март. Осенью, ближе к концу года, я сам напишу ему, что еще очень слаб, но начинаю поправляться и взываю к его милосердию. Напишу, что за долгие месяцы болезни моей единственной отрадой, заранее прошу у тебя прощения за такие слова, дорогая, были ежедневные свидания с Бруно. Попрошу, чтобы он позволил сыну остаться с нами, пока я не поправлюсь окончательно, еще на несколько месяцев, хотя бы до конца рождественских праздников и начала 1923 года, и пообещаю после этого отослать Бруно в Австралию.
— А что потом?
— А потом, боюсь, захвораешь ты, дорогая, и гораздо серьезнее, чем я. Поэтому твоя болезнь затянется надолго.
— По-моему, глупо предполагать, что Лансель пойдет на это из-за того, что кто-то из нас болен, — возразила маркиза. — Этот человек отправился на войну, когда Лаура ждала ребенка.
— Именно на это я и рассчитываю. Он не мог забыть, как наша бедная девочка умоляла его не покидать ее. Он понимает, что, останься он рядом с ней на несколько месяцев, Лаура была бы сейчас жива. А если он все же забыл, какая на нем вина, поверь, мое письмо напомнит ему об этом. Он не захочет, чтобы на его совести была еще одна смерть. Более того, я напишу ему, если он до сих пор еще не понял этого, что Бруно не знал другой матери, кроме тебя, и усомнюсь, может ли он отобрать ребенка у умирающей матери.
— Сколько может тянуться моя смертельная болезнь? — спросила суеверная маркиза с дрожью в голосе.
— К счастью, очень долго. К твоим услугам лучшие в Европе врачи и самые надежные методы лечения. К тому же ты выносливая женщина. Несмотря на обострения и осложнения… в тебе еще будет теплиться жизнь, но только благодаря живительному присутствию Бруно, который составляет единственный смысл твоего существования. Таким образом мы протянем… по меньшей мере года полтора, возможно, два. А потом… Кто знает, что может случиться за это время?
— Что, если Лансель решит неожиданно приехать к нам без предупреждения и забрать Бруно?
— Вздор! Он не может добраться сюда из Австралии в мгновение ока. Это долгий путь. Как и все первые секретари посольств, он сильно загружен… А уж я позабочусь о том, чтобы меня постоянно информировали, как обстоят у него дела. И, уверяю тебя, мои друзья на набережной Орсэ не допустят, чтобы он на несколько месяцев оставил свой пост ради устройства сугубо личных дел. Однако…
— Что?
— Когда-нибудь он непременно приедет к нам.
— Бруно сейчас семь. Можем ли мы надеяться, что Лансель заявит права на сына не раньше чем через четыре года?
— Надеюсь, что не раньше, и тогда Бруно будет одиннадцать. Он будет уже не ребенком. И к тому времени станет настоящим Сен-Фрейкуром, Сен-Фрейкуром до мозга костей.
В 1924 году, после пяти лет работы в Австралии, Поль де Лансель получил назначение в Кейптаун на пост генерального консула. Трудности переезда и устройства на новом месте заставили его отложить давно запланированную поездку в Париж, и он опять не смог ни проведать хворавшую маркизу де Сен-Фрейкур, ни забрать наконец к себе Бруно. Частые письма с фотографиями, которые он получал от маркиза и самого Бруно, избавляли Поля от тревоги за сына. Судя по письмам, мальчик был вполне счастлив и доволен жизнью в Париже, куда его бабка и дед вернулись в 1923 году. Казалось, он не испытывал недостатка в друзьях и развлечениях с тех пор, как познакомился со своими кузенами, кузинами и прочими родственниками со стороны Сен-Фрейкуров.
Однако Полю становилось все труднее и труднее осознавать, что у него в самом деле есть сын, которого он видел лишь однажды, в первый год войны, новорожденным младенцем и который прожил более девяти лет вдали от него. Если бы не служебные обязанности, заставлявшие его мотаться по всем уголкам Земли, мальчик вернулся бы к нему сразу после окончания войны. Из-за болезней маркиза и маркизы де Сен-Фрейкуров создалась невыносимая ситуация, однако Поль чувствовал себя слишком обязанным старикам за их заботу о Бруно во времена военного лихолетья и не мог внезапно забрать у них сына. Это было бы последним трагическим ударом для людей, и так уже слишком много потерявших.