Кармен приподнимает голову и смотрит на пораженную грудь. Бинт изнутри покрыт гелем, чтобы не содрать верхний слой облученной кожи при перевязке. Одной рукой она придерживает наложенную повязку, а другой показывает мне, что делать дальше.
— Медсестра надрезала повязку, кажется, вот здесь. Иначе она не ложится по форме груди и топорщится.
— Понял. И как глубоко мне резать?
— Оо… думаю, сантиметров на пять.
Доктор Шелтема была вполне удовлетворена результатами четырех сеансов химиотерапии. Онкомаркеры в крови Кармен выглядели обнадеживающе, и опухоль в груди слегка съежилась. Доктор даже решилась заикнуться об операции.
— Но сначала давайте все-таки убедимся, что опухоль стала еще меньше, иначе мы рискуем потревожить ее во время хирургического вмешательства, и она расползется в кожные ткани. Станет еще хуже, чем было вначале, — сказала она.
Из госпиталя Энтони ван Лейвенхок пригласили рентгенолога, и он согласился с Шелтемой. Радиотерапия. Семь недель ежедневных сеансов в Энтони ван Лейвенхок. А там посмотрим.
Первые четыре недели радиотерапии были легкой прогулкой в сравнении с тем, что испытывала Кармен после каждого сеанса химии. Но после двадцатого облучения, как и предсказывал рентгенолог, начала отслаиваться кожа.
— Может, надрезать еще немного, как ты думаешь?
— Мм… нет, достаточно, — нервно произносит Кармен. — Стоп! Хватит! — Она боится, что я случайно задену болезненный участок кожи. Я откладываю ножницы и, высунув от усердия язык, осторожно приподнимаю края повязки, расправляю ее на груди, стараясь не надавливать. Все тип-топ. Грудь герметично запаяна.
Кармен осматривает результат моего труда.
— Да, — кивает она. — Хорошо. Спасибо.
Я стираю пот со лба, складываю в коробку кусочки защитной фольги и неиспользованные бинты, собираю обрезки и иду выбрасывать весь этот хлам в мусорную корзину. Когда я возвращаюсь, Кармен уже спит. Радиотерапия берет свое.
Будильник показывает половину восьмого. За окном еще светло. Вчера вечером она легла спать в восемь, следом за Луной. Из чувства солидарности я тоже улегся в постель. Но смог уснуть лишь ближе к полуночи.
Я на цыпочках подхожу к ней и целую в лоб. «Спокойной ночи, любимая», — шепчу я. Она не просыпается.
Спустившись вниз, я достаю из холодильника бутылку пива. Хотя на самом деле не прочь выпить бокал розового вина. Я убираю пиво и открываю бутылку вина. Достаю из шкафчика пакетик крекеров. Потом проверяю, нет ли мне текстовых сообщений. Одно есть, от Рамона.
► Я и Фрэнк знаем Рамона еще по работе в «BBDvW&R/Bernilvy». Рамона назначили помощником Фрэнка по бухгалтерии. Если Фрэнк помешан на стиле, то у Рамона стиль полностью отсутствует. Своим телосложением он напоминает крепко сколоченный шкаф, так обычно выглядят либо работяги, либо педики, но Рамон точно не педик. Он гордится своим телом, и, должен признать, по праву. Оно придает ему уверенности, и это ему на руку. Иногда, если у него плохое настроение или кто-то заденет его (или его машину, или его пиво), он становится агрессивным. Рамон чувствует себя хозяином мира, и мир против этого, кажется, не возражает. К тому же у него внушительный член, и это позволяет ему излучать еще больше самоуверенности.
Не могу назвать Рамона своим верным другом, как Фрэнка или Томаса, но я и он одной крови. Рамон тащится от клубов вроде «Бастилии», «Хетт Феест Ван Юп», «Сюрприз Бар». Я знаю только одного человека с подобными отклонениями, и этот человек — я. Что еще у нас общего, так это всеядность и зверский аппетит в отношении женщин. Мы хватаем все, что попадает в поле зрения, и не перегружаем себя обязательствами. Мы также искренне считаем, что воздержание — это добродетель исключительно тех, кто всегда уходит с пустыми руками.[15] А еще нас объединяет то, что мы оба южане: я родом из Бреды, а Рамон из Чили. Когда ему было девять лет, его отец эмигрировал в Нидерланды вместе с семьей. Отец Рамона был учителем и слишком яркой личностью для режима Пиночета. Семья поселилась в одной из высоток на юго-востоке Амстердама. Сверстники Рамона тяготели к кокаину и прочей дури, кто в качестве потребителя, кто в качестве дилера. Рамон пошел в университет. Он хотел сделать карьеру, как сам говорил. Спустя десять лет не Фрэнк, а именно Рамон был назначен директором рекламного агентства «BBDvW&R/Bernilvy». Фрэнк не смог смириться с тем, что его боссом стал такой мерзавец, как Рамон, и уволился. С тех пор в присутствии Рамона он не перестает хвастать успехами «MIU». Рамон говорит, что ему плевать, что думает о нем Фрэнк (и все остальные жители планеты).
15
Боккаччо, неверно истолкованный Рональдом Гифартом (Ronald Giphart) в романе «Тысяча поцелуев» («Ik mhels je met duizend armen»).