— О, фантастика! Значит, все будет в порядке, да?
Конечно! Господи, как же будет здорово, какое облегчение наступит для Кармен! И ей уже не придется отшучиваться, как в тот раз, когда я вышел из ванной, а она лежала, обнаженная, на кровати, с ухмылкой на лице и прикрывающими соски желтыми листочками, на одном из которых было написано «Красиво», а на другом «Не правда ли?».
И есть еще я. Я тоже испытаю огромное облегчение!
Облегчение оттого, что вместе с ее грудью будет ампутировано кое-что еще — неуправляемое, бесстыдное, вульгарное раздражение, в котором она пребывает с тех пор, как лишилась волос. Не спрашивайте меня почему, но Кармен внушила себе, что, облысев, потеряла всякую привлекательность. Хотя я не устаю повторять ей, что она красива даже без волос. Кстати, для полноты картины я даже обрил ей редкие волоски на лобке, оставшиеся после химии, и, забравшись к ней под одеяло, сказал, что тащусь от этой нежной и гладкой кожи. Кстати, ее это тоже завело — по крайней мере, в первый вечер. Но потом переживания из-за безволосой головы взяли верх над возбуждением от безволосого лобка. Конец сексу. Отлично, не правда ли?
После ампутации груди в нашей спальне наступит вечный праздник. Сколько бы я ни говорил, что все равно нахожу ее привлекательной, каждый раз, глядя в зеркало, она не видит прежней Кармен.
Кармен боится потерять грудь, а я боюсь потерять ту Кармен, которую знаю. Я в одиночку страдаю, ни с кем не делюсь своими гнусными мыслями. Неужели для меня грудь Кармен важнее, чем ее жизнь?
Мы с Кармен почти не говорим об операции, хотя она становится все ближе и ближе. Мы оба знаем, о чем думает каждый из нас, когда мы едим мидии в ресторане Порт Зеланде, когда валяемся на пляже, когда по вечерам в своем бунгало смотрим ток-шоу Дэвида Леттермана: все наши мысли крутятся вокруг ее груди. А когда спим, то нам снится эта грудь. Все это мы знаем, но молчим.
Вечером накануне Телефонного Звонка мы лежим в постели. Я целую Кармен и переворачиваюсь на бок.
— Погасить свет?
— Да, пожалуйста.
— Спокойной ночи, любовь моя.
— Спокойной ночи, мое сокровище.
Я щелкаю выключателем.
Проходит несколько минут.
— Дэнни?
— Да?
— Ты еще не спишь?
— Нет.
— О…
— В чем дело?
— Как ты думаешь, что они завтра скажут?
— Не знаю, дорогая.
— И на что ты надеешься?
— Я надеюсь, что они все-таки рискнут.
— Но ты же повернут на сиськах, Дэн. А скоро у тебя будет жена с лысой башкой и только одной сиськой.
Я поворачиваюсь к ней и крепко обнимаю:
— Я надеюсь, они рискнут оперировать, Кармен.
— Правда?
— Правда.
Я чувствую, как на мое плечо капает слеза.
— А ты как думаешь, что они скажут завтра?
— Я надеюсь, что они согласятся на операцию.
— Ну вот и хорошо.
— Но все-таки это ужасно, не так ли?
— …
— Дэнни?
— Да, это ужасно, дорогая. Но пусть лучше ты будешь с одной грудью, чем тебя не будет вовсе.
■
На следующий день мы лежим на пляже. Уже почти полдень. Я то и дело поглядываю на Кармен, но не осмеливаюсь спросить, не пора ли нам позвонить в госпиталь.
— Я пойду в бунгало, позвоню, — говорит она.
— Может, лучше отсюда? — предлагаю я, кивая на свой мобильник.
Она отрицательно качает головой:
— Нет. Я хочу четко слышать все, что скажет Шелтема, а здесь очень ветрено.
«Конечно, она не хочет звонить с пляжа, дурень, — думаю я. — Сидеть на пляже, в окружении счастливых людей, и выслушивать приговор…»
— Может, вместе пойдем? — предлагаю я.
— Нет. Я предпочитаю одна. Ты останься здесь с Луной.
Она надевает юбку поверх бикини и уходит.
Я смотрю ей вслед, пока она не скрывается из виду.
И вот ее нет уже сорок пять минут. Все это время я пытаюсь развлекать Луну ведрами, лопатками и водой. Я себя чувствую будущим отцом, который в приемной роддома ожидает появления первенца.
— Привет, — вдруг слышу я за спиной.
— Привет! — говорю я, пытаясь угадать по ее лицу, что сказала Шелтема.
— Они пока не знают.
— Они пока не знают?
— Нет. Шелтема говорит, что хирург хочет осмотреть мою грудь, прежде чем принять решение.
— Господи, — вздыхаю я, — и когда он собирается это делать?
— На следующей неделе. Мы договорились, что я приду к нему на прием в понедельник.
Еще четыре дня в подвешенном состоянии.
— Хм… Почему так долго? Тебя не было почти час.
— У Шелтемы был перерыв на ланч.