Чуть позже ко мне подходит Томас. Он хлопает меня по плечу, желает счастливого Нового года и спрашивает, как дела. Я смотрю на него испытующе. Неужели он не знает? Или просто не хочет знать? Я в замешательстве. Что, играть с ним в прятки или честно сказать, что дома все хреново и что я по-настоящему сердит на него за то, что он ни разу не позвонил мне после Майами? Мы ведь знаем друг друга уже тридцать лет. Наверное, я имею право объясниться с ним начистоту.
— Не все так здорово, Томас, — начинаю я.
— Что ж, это жизнь, ничего не поделаешь… Как отметили Рождество?
Я предпринимаю новую попытку:
— Не лучшим образом. Рождество скорее огорчило. Раньше я как-то не задумывался, сколько символики в этом празднике…
— Да, слишком много хлопот, не так ли? — перебивает он меня. — У нас то же самое: Рождество у стариков Анны, день рождественских подарков — у моих. Я всегда называю эти праздники Днями национальной скуки, ха-ха-ха.
— Я на самом деле имел в виду кое-что другое, — говорю я. Пора менять тему. — Скажи мне, Фрэнк, ты действительно считаешь, что мне не следовало ехать в Майами?
Он удивлен. Нервно озирается.
— Послушай, это… О черт, мне нужно снять… как их… пончики со сковородки. Иначе они почернеют, как Нванко Кану[23], и никто не станет их есть, ха-ха-ха. Извини. Я буду… через минуту.
Томас исчезает. Я смотрю ему вслед и так крепко сжимаю бокал с шампанским, что он едва не трескается в моей руке. У моей жены вовсе не грипп, который пройдет через неделю, после чего жизнь вернется в свою колею, — у нее рак, ты, мерзавец! Р-А-К. А это значит, что она безнадежно больная, лысая, с ампутированной сиськой, в постоянном страхе смерти. И как ты думаешь, какие у нас дома дела, ты, тупая башка?
Томас возвращается с пончиками. Я беру один, хватаю со стола бутылку шампанского и скрываюсь на улице. Со всей силы швыряю пончик в забор. В окно я вижу, как Томас, со счастливой улыбкой на лице, обходит гостей со своим угощением. Я сажусь на деревянную скамейку. Глядя на догорающие в небе звезды, вспоминаю прожитый год, искалеченный раком.
— Ты все еще любишь меня? — спросила Кармен в тот рождественский вечер, после того как вручила свой подарок.
— Конечно люблю, дорогая, — ответил я и улыбнулся.
Я привирал.
Правда в том, что я не могу сказать с уверенностью, действительно ли я люблю ее. Да, мне больно, когда я вижу Кармен в слезах, когда она страдает, мучается, боится. Но разве это любовь? Может, просто жалость? Нет, я не хочу ее бросать. Но разве это любовь? Может, просто чувство долга?
Но мы не можем расстаться, даже если захотели бы. Я, и только я нужен Кармен, если ее состояние ухудшится. Никто не понимает меня так, как ты, говорит она.
Я слышу, как в доме звучит песня Принса, который поет о том, что партия сыграна. «Ты еще будешь тыкать меня носом», — ворчу я про себя. Я всегда жил по принципу Дэна: если меня что-то не устраивает в жизни, я ее меняю. Работу, отношения, да что угодно. И вот сейчас, на пороге нового тысячелетия, я впервые в жизни несчастлив. И ровным счетом ничего не могу с этим поделать.
С Новым годом, Дэн.
34
— Знаешь, Кармен, я просто восхищаюсь твоей стойкостью, — слышу я обрывок разговора Мод с Кармен, когда возвращаюсь к гостям. — Ты живешь полной жизнью, такая оптимистка, работаешь, как и раньше…
Томас кивает, соглашаясь.
— О, конечно, можно позволить болезни взять над тобой верх, но от этого лучше не станет. — Кармен говорит то, что от нее хотят услышать. — Сейчас меня ничего не беспокоит.
Да, если учесть, что сегодня ты очухалась лишь после полудня.
— Ты такая позитивная, это впечатляет, — говорит Томас.
Фрэнк смотрит на меня и подмигивает. Кармен продолжает:
— А что еще остается делать? Чем больше позитива ты излучаешь, тем качественнее живешь.
Она явно играет с огнем.
Но сегодня ее позитив не срабатывает. Я вижу, что она устала от долгого застолья.
23
Нигерийский футболист, любимец публики, во времена, когда «Аякс» играл на стадионе «Де Меер». Выписывал ногами такие кренделя, что клоун Коко отдыхает.