— Сидите в темноте? — спросил Джаннино, входя.
— Так, для разнообразия. — Стефано закрыл дверь.
Джаннино не захотел, чтобы он зажигал свет, и они сидели в сумраке. И Джаннино закурил сигарету.
— Вы один, — сказал он.
— Я думал, что этим летом самые лучшие мгновения я пережил здесь, один, как в тюрьме. Самая страшная судьба становится удовольствием, достаточно, чтобы мы выбрали ее сами.
— Шутки памяти, — пробурчал Джаннино. Не сводя глаз со Стефано, он прислонился щекой к спинке стула. — Живешь с людьми, но, оставаясь в одиночестве, думаешь о своих делах.
Потом нервно рассмеялся: «…Возможно, сегодня вечером вы кого-то поджидали… Не говорите мне, что вы сами решили сюда приехать. Судьбу не выбирают».
— Достаточно захотеть ее до того, как ее навяжут, — ответил Стефано. — Судьбы нет, есть только ограничения. Самая плохая судьба — терпеть их. А нужно было бы от них отказаться.
Джаннино что-то пробормотал, но Стефано не услышал. Он подождал. Но Джаннино молчал.
— Вы что-то сказали?
— Ничего. Теперь я знаю, что вы никого не ждете.
— Конечно. А почему?
— В ваших словах было слишком много злобы.
— Вам так показалось?
— Вы говорили о том, о чем я сказал бы, только если бы был своим отцом.
В этот миг за стеклом проплыло бледное лицо. Стефано схватил руку Джаннино и рывком опустил ее, спрятав красный кончик сигареты. Джаннино не пошевелился.
Лицо, как тень на воде, настойчиво мелькало за стеклами. Дверь приоткрылась, а так как будто кто-то колебался, Стефано понял, что это Элена. Она знала, что на ночь он запирает дверь. Должно быть, решила, что его нет дома.
Из открытой двери пахнуло холодом. Растерянное и нереальное лицо еще помаячило, потом дверь, скрипя, захлопнулась. Джаннино пошевелил рукой, и Стефано прошептал: «Тихо!».
Она ушла.
— Я испортил вам вечер, — проговорил в тишине Джаннино.
— Это из-за шкафчика, хотела, чтобы я ее поблагодарил.
Повернувшись, он различил в сумраке светлый силуэт; Джаннино мгновенно обернулся, а потом сказал: «Не такая уж плохая у вас судьба».
— Каталано, в одном вы можете быть уверены: вы мне не испортили вечер.
— Вы думаете? Женщина, которая не вошла, когда дверь была открыта, ценная женщина. — Джаннино отбросил сигарету и поднялся. — Это большая редкость, инженер. Вам убирают кровать, дарят шкафчики! Устроились лучше, чем женатый.
— Примерно, как вы, Каталано.
Он думал, что Джаннино включит свет, но ошибся. Стефано услышал, что он пошевелился, прошелся по комнате, подошел к двери, прислонился к ней, и его профиль отразился в стекле.
— Я вам очень надоел сегодня? — спросил он бесцветным голосом. — Не понимаю, зачем я потащил вас в тот дом.
Стефано помедлил: «Что вы, я вам благодарен. Но думаю, вам было неприятно».
— Мне не нужно было приводить вас туда, — повторил Джаннино.
— Вы ревнуете?
Джаннино не улыбнулся: «Мне неприятно. Стыдиться нужно любой женщины. Это судьба».
— Извините, Каталано, — миролюбиво сказал Стефано, — но я ничего не знаю ни о женщинах, ни о вас. В том доме столько женщин, что я просто не знал, как себя вести. Если вам хочется стыдиться, объясните сначала, почему.
Джаннино резко повернулся, и его профиль исчез.
— Для меня, — продолжил Стефано, — даже маленькая Фоскина ваша дочка. Я ведь ничего не знаю.
Джаннино нервно рассмеялся: «Она не моя дочка, — процедил он сквозь зубы, — но будет почти моей свояченицей. Она дочь старого Спано. Вы его знаете?».
— Нет, я не знаю этого старика. Я ничего не знаю.
— Старик умер, — сказал Джаннино. — Крепкий мужик, в семьдесят лет родил ребенка. Он был другом моего отца и крепко знал свое дело. Когда он умер, женщины взяли в свой дом девушку и ее дочку, то ли чтобы люди не злословили, то ли чтобы защитить родственницу, то ли из-за ревности. Вы знаете их, этих женщин…
— Нет, — проронил Стефано.
— Другая дочка Спано, которой тридцать лет, достанется мне в жены. Моему отцу это нужно.
— Кармела Спано?
— Видите, вы в курсе дела.
— Совсем недавно, ведь я думал, извините, что вы снюхались с Кончей.
Джаннино, повернувшись к окну, немного помолчал.
— Девушка как девушка, — наконец произнес он. — Но слишком уж невежественная. Старик вытащил ее из угольных ям. Старуха Спано захотела взять ее в дом.
— Она гордячка?
— Она служанка.
— Но она хорошо сложена, морда, правда, подкачала.