— Какой ужас, — проговорила Эгле.
— Съеденного червями и муравьями.
— Они это заслужили, — ответила Эгле.
— Если бы не они, — сказал я ей, — мы не могли бы все эти годы спокойно жить на этом холме.
Мы уже подошли, и она звала подругу. Я сказал, что мне пора бежать. Она недовольно ухмыльнулась.
— Синьора Эльвира, — оборвал ее я, — не одобряет наши прогулки по лесам.
Эгле посмотрела на меня лукавыми глазами. Протянула руку, как взрослая, и рассмеялась.
— Ехидина, — произнесла она.
Ее подружка, девочка с косичками, подошла к окну. Удаляясь, я слышал, как они радостно чирикают друг с другом. Я уже был на дороге, ведущей к «Фонтанам». На этот раз я был в полном одиночестве. «Даже Бельбо убежал в Турин». Я представил себе безмолвную остерию, Дино на лугу, двух женщин на кухне. «Теперь, раз война закончилась, может быть, Кате расскажет мне правду», — думал я, поднимаясь по дороге.
Но идти туда не пришлось. Кате, освещенная солнцем, в цветастом платье, спускалась вприпрыжку мне навстречу.
— Какая ты молодая, — сказал я ей.
— Я рада, — и, не останавливаясь, как бы танцуя, схватила меня за руку. — Я так рада. Ты не идешь в Турин?
Остановилась и резко выпалила: «Может, ты ничего не знаешь? Может, проспал всю ночь? Тебя никто не видел».
— Я все знаю, — ответил ей. — Я радуюсь, как и ты. Но ты знаешь, что война продолжается? Сейчас-то и начнутся неприятности.
— Ну и что? — спросила она. — Теперь люди хотя бы вздохнут. Мы сделаем что-нибудь.
Мы спускались, споря друг с другом. Она не дала мне начать разговор о Дино. Кате сказала, что сейчас нужно действовать сообща: кричать, бастовать, навязывать свои требования. Сказала, что по крайней мере в эти дни, возможно, не будет воздушных налетов, и нужно этим воспользоваться, вырвать у правительства мир. Она уже знала, чего стоит это правительство, все они одинаковые, говорила она, но в этот раз они боятся, им нужно спасаться, достаточно дать им пинка.
— А немцы, — спросил я, — и те, другие?
— Но ведь ты же сам говорил, что мы должны пробудиться и со всем покончить.
— Кате, с какой же страстью ты говоришь, — удивился я, — ты стала революционеркой.
Она назвала меня глупцом, мы дошли до трамвая. Мне так и не удалось поговорить о Дино. Было непривычно так много говорить о политике, и в трамвае все по привычке боязливо понижали голоса. Колонны портиков и стены были оклеены листовками, объявлениями. По праздничным, не залитым кровью улицам шагали удивленные люди. Кишмя кишел народ, все суетились, как после массированного воздушного налета.
Кате побежала в больницу, и мы расстались. Она мне сказала, что, возможно, ни она, ни парни не вернутся в остерию сегодня вечером.
— А как же Дино? Бросишь его одного?
— Дино вместе с Фонсо и другими впереди всех. Сегодня вечером мы будем с ними.
Мне стало не по себе. Пока мы обменивались шутками около калитки, Дино мне об этом не сказал, даже не намекнул. Кате меня только спросила: «Где ты ешь?».
Оставшись один, я бродил по Турину. И в самом деле, он был как после вчерашних пожаров. Произошло нечто грандиозное, вроде землетрясения, для чего подходящей сценой могли быть только рассеянные по улицам древние руины и недавние, кое как прикрытые развалины. Все, что приходило в голову, и о чем говорили было смешным и неподходящим. Пробежала ватага ребятишек, таща за собою привязанный к веревке латунный герб. Они орали, обратившись к солнцу, а герб гремел, как кастрюля. Я подумал, что и Дино такой же, а ведь еще вчера он собирался отправиться на войну.
Перед зданием Фашистского союза стояло оцепление времен осадного положения. На солдатах были каски, в руках ружья, они охраняли покрытую обгоревшими бумажками улицу, разбитые окна, пустой подъезд. Прохожие обходили оцепление. Солдаты скучали и развлекались, как могли.
На углу я столкнулся с братом Эгле. Он был в военной форме с нашивками и ремнем и возмущенно разглядывал улицу.
— О, Джорджи, — крикнул я, — отпуск закончился?
— То, что произошло, не должно было произойти, — сказал он. — Это конец.
— О чем говорят в армии?
— Да ни о чем. Ждут. Ни у кого нет смелости напасть на нас. Стадо слабаков.
— А кто должен напасть на вас?
Джорджи удивленно, с обидой посмотрел на меня.
— Все бегут, все боятся, — продолжал он, — а ведь двадцать лет ждали, чтобы отомстить. Я надел форму, форму фашистской войны, и ни у кого не хватает смелости сорвать ее с меня. Нас мало. Эти слабаки не знают, что нас мало.
Тогда я сказал ему, что приказы отдавал король, и что переворот исходил от него. А королю нужно подчиняться.