Когда они возвращались под палящим солнцем, Стефано знал, что прохлада никогда не отделится в его душе от этой глупой мысли. Словечко с хитрецой в шутке Джаннино навсегда воплотилось в тело Кончи. Он почувствовал, что только из-за этого словца полюбил этих людей и эту землю.
— Извините меня, Джаннино… — но его прервала выскочившая на тропинку охотничья собака, которая побежала к Джаннино. «О-ля-ля! Пьерино!» — закричал тот, хватая собаку за ошейник. Впереди раздался голос.
Там, где тропинка соединялась со сбегавшей с горы проселочной дорогой, их, с ружьем и в накидке, поджидал фининспектор. Собака радостно подбежала к нему.
Возвращаясь, они вместе пошли по проселку.
— Так и вы охотник? — завопил Джаннино.
Стефано припомнил его без шапки, драчливого и раскрасневшегося на том празднике, вечером. Сейчас у него был печальный, как и его желтые петлицы, взгляд.
— Рад встрече, — сказал он.
Пьерино прищурил один глаз и повернулся к Джаннино: «Одного из вас я видел. Когда?».
Стефано подумал о громогласных хриплых воплях, которые этот молодец обращал к звездам до того, как загреметь в канаву, так что не только группка девушек, которых вел священник, но даже Винченцо и другие, оравшие до этого песни, скатились со склона, как бы убегая от обвинения в соучастии.
— Я спрашивал Каталано, почему он не пришел на праздник, — сказал Стефано. — Мне кажется, вы хорошо повеселились.
— Каталано немного не в себе, — ответил Пьерино.
Стефано ответил: «Естественно. Кто еще в этой деревне не пьет?».
— Слишком жарко.
— Мы более невинны, — продолжил Стефано, — из двух зол мы отдаем предпочтение вину.
Джаннино мрачно молчал.
Пьерино довольно улыбнулся: «От вина все косточки болят. Клянусь, не думал, что засну таким горячим, а проснусь таким замерзшим».
— Сами виноваты, — ответил Стефано. — Надо было захватить в канаву одну из девушек священника.
— А вы так и поступили?
— Я? Нет… Я слушал вас, когда вы орали, что находитесь в Маремме, и звали буйволов.
Джаннино рассмеялся. Пьерино усмехнулся и подозвал собаку: «Печальная деревня, — чуть позже пробурчал он, — тут, чтобы было весело, нужно основательно надраться…»
В этот полдень, когда Стефано был один в комнате, он растянулся на кровати, но не только из-за скуки. Его жалкие книжки на столике ни о чем ему не говорили. Он был так далек от своей работы, ведь это было так давно. Он подумал об утре и о своей радости, от которой у него остался привкус женского тела, который он в печали всегда сможет припомнить. Если Элена не пришла в тот вечер, значит, он победил, ведь они договорились, что она больше не будет устраивать ему сцен, неизвестно чего боясь, она согласилась удовлетворять его тело и ни о чем его не просить.
Ближе к вечеру он проснулся в неподвижном, прохладном воздухе, разбудившем его. Сначала он обрел деревню, а потом самого себя, как будто бы он еще спал, и тихая жизнь детей, женщин и собак проходила в вечерней прохладе. Он чувствовал себя безответственным и легкомысленным, почти как жужжащий комар. Вероятно, прозрачная площадка перед морем на закате была желтой. Перед остерией собрались все, приготовившиеся к игре и вежливой беседе. Но он не пошевелился, чтобы удержать этот миг, чтобы из глубины души, медленно, всплыла некая еще более прекрасная определенность. Пусть он больше не будет спать и пусть этот покой станет реальностью. Пусть тюрьма будет теперь такой далекой, чтобы в полусне он смог спокойно туда вернуться.
~~~
У Элены глаза, как и голос, были мрачными и недовольными, во мраке и опьянении их вечерних встреч он их почти забыл, но такими Стефано вновь увидел эти глаза на следующее утро. Вечером в тревоге он отправился в лавку ее матери, чего раньше избегал, чтобы дать понять Элене, что помнит о ней. Но Элены не было, а с закутанной и неподвижной старухой, говорившей на местном диалекте, они с трудом понимали друг друга. Стефано оставил маленький горшок для молока, больше напоминание, чем предлог, чтобы Элена принесла его ему на следующий день. До этого Стефано брал молоко рано утром у козопаса, который проходил мимо со стадом.
Элена пришла, когда рассвело и когда Стефано уже жевал кусок сухого хлеба. Она робко, с горшком в руках, остановилась на пороге и Стефано понял: ее смущало, что она может застать его в постели.
Стефано попросил ее войти и улыбнулся ей, забирая у нее горшок и украдкой лаская руку, чтобы она поняла: этим утром им не придется закрывать ставни. И Элена улыбнулась.