XX
В Асти низкие тучи заволокли небо, поднялся ветер, и тотчас потемнело, так что когда мы спрыгнули с поезда, на нас никто не обратил внимания. Я пошел вдоль путей и в мертвенно-бледном свете при порывах ветра с дождем увидел разбитые бомбами платформы и цистерны, огромные ямы, сломанные столбы. Скоро я уже был в поле. Одна арка моста упала. Я вовремя сориентировался и с первыми струями дождя забрался под навес какого-то двора.
Там я увидел людей и телеги (то был навес конюшни), кто-то, сидя на тюках, смеялся. Среди суетливого хождения взад-вперед и молний, я расслышал голоса моей земли, замешанные на моем диалекте. Это придало мне смелости.
Я съел большую тарелку супа и немного хлеба, все это я взял на грязной дымной кухне. Другие расположились в большой комнате, ели салаты и пили. Там были женщины, прохожие, возчики. Под навесом говорили о дожде и улицах, об обозах, о чем-то серьезном, что происходило в долине Таранто. Я сказал, что направляюсь в такую-то деревню, и спросил, легко ли добраться до долины. Я говорил на диалекте. Возчик с висящими на плечах башмаками посмотрел на меня. «Добраться-то туда можно, — ответил он, — оставаться там плохо. Уже несколько дней там, наверху, орудуют немцы». «Можно посмотреть, — вмешался другой в серо-зеленых обмотках. — Если немцы проходят, убирают пшеницу. Если нет, выбивают зубы…»
Я подумал, что моя долина была последней, и нужно было пройти по другим холмам. Кто-то уловил это в моем голосе и спросил у других: «Как дела в Ланге?».
В Ланге постоянно где-то шли бои. Это зависело от деревень. Целые зоны находились в руках у наших. Понятно, пока они могли продержаться. Настоящая опасность подстерегала не на дорогах, а на мостах и в деревнях. Мне припомнился мой железный мост, по которому я ребенком бегал, стуча башмаками, и он громыхал. Я назвал соседнюю деревеньку, в которую вел тот мост. «Там республика Сало», — ответили мне.
Гроза и суматоха заняли почти всю ночь. Из-за комендантского часа нельзя была уехать. Тот, кто отправлялся на рассвете, не брал комнату; я лег на мешки, и возчик дал мне одеяло. Для июня было холодно. Кто-то пролил на поднос вино, и всю ветреную ночь в темноте я дышал этим запахом. Хриплые, сонные голоса беспрерывно говорили об ужине и прошлом.
Как только рассвело, возчик тронулся. Он ехал в моем направлении, но только до середины долины. Он был толстым, молчаливым, с обиженными глазами. Посмотрев на холодное ясное небо, он сказал: «Поехали».
Мы ехали все утро, сидя по бокам телеги и свесив ноги. Мы почти не разговаривали; чтобы не молчать, я сказал, что еду из Турина, где работал, а сейчас возвращаюсь к своим. Он поднял глаза и проговорил: «Вам больше подойдет железная дорога на Алессандрию».
Не мог же я объяснить ему, что вокзалы меня пугают, что я предпочитаю скрип его телеги. Живя так, как он жил, он бы рассмеялся над моими бедами, если бы только его глаза могли смеяться. Он не был ни печальным, ни нахальным. Он был одиноким. Двигаясь под облачным небом, я посматривал на холм: на взгорке церквушка, черная сосна; по привычке я подумал, что эта церковь на вершине была бы хорошим убежищем. На склонах чередовались еще свежие от дождя виноградники и поля пшеницы, я не помнил таких оживленных и нежных холмов.
Медлительность телеги меня раздражала. Я заговорил о времени. Я спросил толстяка, спокойно ли на дорогах, хотя бы ночью или во время дождя. Он мне ответил, что предпочитает солнечный свет: в сумерки тебя всегда примут за другого и поколотят, днем же, по крайней мере, видны лица партизан или немцев. Он был упрямым, говорил без всяких симпатий.
Мы встретили немцев, их автомобиль застрял на середине подъема. Зеленоватые формы сливались с мокрой дорогой. Возчик спрыгнул на землю, я уставился на рощицу на холме.
Чуть позже нас догнал и перегнал большой грохочущий грузовик, забитый камуфляжными формами ребят в беретах и с ружьями. «Вперед отправили республиканцев, — пробурчал возчик, — сегодня вечером поедим свинины».
В первой деревне мы увидели их уже на площади. Немцы на мотоциклах, отталкиваясь ногой от земли, уезжали; с порогов на них смотрели женщины. Неизвестно где раздался ружейный выстрел, никто не обратил на него внимания.
Теперь телега подпрыгивала на булыжниках. Мне пришлось сойти. Показался моряк с ружьем наизготовку. Мы остановились; пока мой попутчик шарил в ящике, тот, веснушчатый блондин, подняв брезент, которым были прикрыты плуги, осмотрел их. Махнул рукой — проезжайте.
Когда мы выбрались на дорогу, я вдруг спросил, чтобы не молчать: «Есть ли разница между этими и теми, другими?».