— Вам пора, — коротко бросил Паскаль, поднимаясь с кресла.
Явно не ожидавший подобной реакции чиновник, несколько секунд продолжал сидеть без движения, а прежде, чем убраться восвояси демонстративно медленно прикурил коричневую сигариллу, как бы показывая, кто здесь настоящий хозяин ситуации, после чего с еле заметным презрением в голосе тихо сказал:
— Жаль, очень жаль. И в первую очередь вас лично. Но я все же надеюсь на торжество разума, поэтому оставляю свои контакты. Даже не посчитаю ниже своего достоинства как-нибудь еще раз навестить вас или на худой конец позвонить и узнать, не смягчилась ли столь недальновидная в своей категоричности позиция.
С последними словами он положил на журнальный столик золоченую визитку, после чего встал и направился к мансардной лестнице, оставляя за собой клубы терпкого дыма. Пока представитель министерства спускался по крутым ступенькам, у следовавшего за ним хозяина дома возникло желание толкнуть незваного гостя в спину так, чтобы тот свернул себе шею. Однако не вылившийся в поступок минутный порыв быстро сменился чувством бессильной злобы, а когда за чиновником с офицерской выправкой закрылась дверь, подошедшая к прозаику Рамона пристально посмотрела на него своими большими карими глазами и с тревогой в голосе спросила:
— Что этому человеку было нужно? У тебя неприятности?
После недолгих колебаний Паскаль поделился с ней содержанием состоявшегося разговора, неосознанно ища понимание и поддержку близкого человека. Обычно он старался не обременять никого грузом своих раздумий и опасений, но теперь стало очевидно, что их уже невозможно скрыть, по крайней мере от того, с кем делишь пищу, кров и постель. Эррера не привык плакаться, сетуя на судьбу и обстоятельства, поэтому просто пересказал в двух словах суть сделанного ему предложения, после чего более развернуто и эмоционально живописал свою реакцию на него, как и отношением к новым властям, с трудом избегая нецензурных выражений. Рамона понимающе кивала, вставляя слова одобрения, и как могла успокаивала прозаика, а после того, как выслушала до конца, задумчиво произнесла:
— Правда на твоей стороне, да и смелости тебе не занимать. Но стоит ли вгорячах подвергать себя опасности столь жестким ответом, если есть хотя бы малейшая возможность для маневра?
— Предлагаешь мне пойти на сделку с совестью? — удивился Паскаль. — Я, конечно, знаю твою врожденную склонность хитрить в затруднительных ситуациях, но с этими упырями подобный номер не пройдет.
— Может быть, но ради сохранения свободы и самой жизни все же стоит попробовать! Чтобы выиграть время для начала пообещай им подумать над сделанным тебе предложением, потом притворись больным, потеряй память, симулируй безумие или полный упадок сил. Пока врачи самых разных клиник будут разбираться в чем дело, они, вполне возможно, постепенно забудут твое имя, или в стране случится еще какое-нибудь потрясение, после которого властям станет не до писателей. Пойми, каждый выигранный день — уже маленькая победа, особенно если помнить о бесславном конце похожих режимов в соседних государствах…
— Вот только в каждом из них хунты перед своим крахом правили на протяжении нескольких лет! — с горькой иронией уточнил прозаик.
— Значит, придется еще что-нибудь придумывать, если жить охота! — внезапно вскипела Рамона, признавая тем самым уязвимость своих логических построений. — В крайнем случае не зазорно разок-другой появиться на радио или телевидении с ничего не значащими заявлениями в поддержку решительных мер по искоренению коррупции в государственном аппарате. Впоследствии нетрудно будет объяснить такой поступок своим безвыходным положением. Соотечественники прекрасно тебя поймут и, если возникнет необходимость, простят. Но сейчас, когда хватают людей по ничтожным поводам и походя ломают им жизни, нужно быть гибче и ни в коем случае не идти на рожон, ведь плетью обуха не перешибешь!
Ее вполне разумная точка зрения, как и искреннее стремление помочь, на мгновение привели Паскаля в замешательство. Принятое решение во чтобы то ни стало оставаться на родной земле, а особенно благородное правило никогда не изменять самому себе вошло в острое противоречие с доводами Рамоны, многократно усиленными исходящими от инстинкта самосохранения сигналами. В конце концов он взял себя в руки, но так и не нашелся с ответной репликой, поэтому обреченно махнул рукой, громко вздохнул и молча поднялся по ведущей в мансарду лестнице.