– Оставьте, Алексей Матвеевич, – мы пока мало знакомы.
Она улыбается, что-то говорит Ипполиту, но тот ничего не слышит, молчит и не сводит с нее глаз.
Вечером в Новочеркасске у Ипполита поднялась температура. Мама давала какие-то микстуры, а он, красный от жара, не находил себе места и прекрасно понимал: им завладела не простуда, а первая влюбленность. Вот только не догадывался, что болезнь эта – на всю жизнь.
На фотографии, которая до сих пор хранится в семейном альбоме, закинув ногу на ногу, сидит Матвей Ипполитович. Расстегнутый пиджак приоткрывает белую рубашку со стоячим воротником, жилет, из кармашка свисает цепочка часов. Братья стоят по бокам: справа, в новенькой студенческой тужурке, Леша насмешливо наблюдает за манипуляциями фотографа, слева напряженно смотрит перед собой Ипполит.
Все трое очень похожи друг на друга. Круглые лица, густые брови над близко посаженными глазами, острые, слегка вздернутые носы…
На обороте снимка – фамилия владельца фотографии, адрес и дата: 1916 год.
***
Боль сдавила грудь так, что невозможно дышать. Кажется, та телега с арбузами все-таки опрокинулась и придавила его. А рядом нет никого, чтобы сбросить с него эту тяжесть… Но он справится, выдержит. Нельзя оставлять Зиночку одну. Надо стараться думать о чем-то хорошем, вспоминать. Тогда боль хоть немного, но отступает.
***
Железнодорожный вокзал южного города. Гудки поездов, неразборчивые объявления по радио. Толпы пассажиров бестолково мечутся от одного вагона к другому. Провожающие неловко машут руками, встречающие распахивают объятия. Чемоданы и чемоданчики, корзины, баулы… Носильщики с бляхами на груди толкают тележки. Над всем этим незримо реет чувство ожидания чего-то нового, которое вот-вот начнется, лишь только отойдет или придет именно тот поезд…
Отцовские часы по-прежнему отстукивают часы и минуты, но уже в кармане сына. Это для людей года бывают трагическими, а дни – сотрясающими мир; время – бесстрастно.
Через полчаса подойдет поезд, который увезет его в Питер. Там начнется новая жизнь: Алексей уже подыскал младшему брату и жилье, и работу. Девять дней назад он похоронил маму, и с этим городом его больше ничто не связывает.
Удивительно, что он увидел ее в толпе. Но увидел. Узнал. Хотя от той девушки-облачка не осталось решительно ничего.
Разложила на асфальте перрона какие-то книжки, брошюры: пытается продать. Да кто осмелится подойти к женщине, которая смотрит поверх голов, отгородившись от потенциальных покупателей таким щитом внутреннего достоинства, что он кажется вполне осязаемым. Вот и огибает ее толпа, не рискуя приближаться.
– Зинаида Павловна, добрый день.
Серые глаза неприязненно измерили с ног до головы:
– Мы знакомы?
– Двенадцать лет назад батюшка представил меня вам. Правда, с тех пор я несколько изменился. С вашего позволения, Ипполит Попов, сын Матвея Ипполитовича Попова, если еще помните.
– Да…
Крохотная трещинка в щите ограждения и неприязнь превращается в настороженность:
– Что вас интересует, Ипполит Матвеевич? Может, купите книжку про Пинкертона? Занятное чтение, если надо провести время. А уж в поезде…
Ипполит наклонился, собрал с перрона разноцветные книжки, брошюры:
– Давайте уйдем отсюда, Зинаида Павловна, все равно, с такими глазами, как у вас сейчас, не продашь ни одной.
Сколько раз он ломал голову: почему она согласилась уйти? Потому ли, что самой это стояние было невмоготу, или почувствовала его решимость…
Он так и не задал этот вопрос. А потом пришло время, когда это стало неважным.
Молча прошли по Большой Садовой, на Таганрогском проспекте повернули направо. Наверное, они смотрелись забавно: она, очень худая, высокая, в длинном черном платье, с темными волосами, заколотыми на затылке, отрешенно смотрящая перед собой, и он, на голову ниже, коренастый, иногда забегающий вперед, пытающийся прикоснуться к ее руке, но не решающийся.
У Старого базара Ипполит остановился: дом Рецкера – Хосудовского, который когда-то восхитил его – разрушен. Более того, руины так наклонились, что, казалось, при первом порыве ветра, он рухнет полностью, схоронив под грудой строительного щебня и кирпича трехэтажный дом, стоявший рядом. Нечаянно вырвалось:
– А ведь казался такой крепостью. Когда же это случилось?
– Еще в двадцатом году сгорел, когда красные Ростов брали. Да разве только он казался крепостью? – горько усмехнулась спутница.
– И не страшно там жить? – Ипполит указал на соседний дом.
– Я именно там и живу. А жить просто страшно. Место не имеет значения, – она пожала плечами. – Хотя, конечно, когда темнеет, лучше не ходить: там в подвалах бездомные обитают, ну, и шантрапа всякая. Я очень прошу Нору не выходить лишний раз из дома.