Выдернутый из горшка фикус взгромоздился на бильярдный стол. Осыпавшаяся с корней земля вперемешку с пивом образовала грязную корку, в которой покоился шар под номером шесть. Стеклянная раздвижная дверь была разбита – в ней зияла дыра размером чуть больше кулака. С ее краев на ковер еще капала кровь. Стены гостиной, где стоял телевизор, выглядели пятнистыми, словно шкура далматинского дога, – их покрывали дыры и вмятины, пробитые тяжелыми ботинками. Оставшиеся бильярдные шары кто-то старательно пошвырял через эти дыры во двор. Туалет был мерзейшим образом забит и переполнен; блевал народ повсюду, а затем разносил это дело по дому, загаживая самые немыслимые поверхности.
– Похоже на бунт в тюрьме строгого режима, – заметил Гамильтон.
В целости оказалась лишь стереосистема – благодаря своей уникальной способности создавать атмосферу. Гости, кто в джинсовых, кто в кожаных куртках, нетвердо стоящие на ногах, заставляли несчастный аппарат играть на полную громкость, а сами, впав в неистовство, хлебали пиво, крутили стулья и срывали лампы с покрытого пятнами потолка.
Девушки, те самые – крутые, из Северного Ванкувера, в знаменитых белых брюках, – сидели в хозяйской спальне, не принимая личного участия в разрушении. Спальня была превращена в курилку, обитательницы которой примеряли чьи-то шелковые блузки, пробовали оранжевую губную помаду и бесконечно причесывались. Некоторые, перебравшись на кухню, прямо на столешнице делили дурь фамильным серебром, лишь изредка отрываясь от дела, когда грохот ломаемой мебели становился особенно громким.
Мы стали пробираться дальше. Ни я, ни Гамильтон до того не бывали на вечеринках такой степени агрессивности, и, честно говоря, нам было не по себе, хотя мы друг другу в этом и не признавались. Засунув руки в карманы, мы с самым небрежным видом ходили из комнаты в комнату.
– Хотел бы я знать, что именно так навязчиво наводит меня на мысль, что человечество как биологический вид деградирует? – пробурчал Гамильтон.
Оскорбленный столь многосложной фразой, один из участников «веселья» попытался врезать Гамильтону кулаком в грудь.
– Понял, – поспешил согласиться Гэм. – Ладно. Тогда – где тут у вас сральник?
Второй туалет оказался вовсе разнесен вдребезги. Через окно мы посмотрели на то, как народ разбрасывает над бассейном пластинки, пытаясь сбить эти похожие на летучих мышей мишени пивными бутылками.
Проходя мимо чьей-то бывшей спальни, мы наткнулись на Лайнуса: он сидел – сгорбившийся, небритый, вытирая нос заляпанной чернилами ладонью, – склонившись над каким-то атласом, явно не замечая того, что творилось вокруг.
– А, это вы. Привет. Слушайте, вы, наверное, хотите поесть, ну, или чего-нибудь… – такими словами он встретил нас.
Мы прикинули, стоит ли задерживаться в этом сумасшедшем доме. Почему-то самую большую тоску навевала мысль о том, какие кары обрушатся на его непосредственную обитательницу.
Гамильтон сказал:
– Ребята, скоро соседи полицию вызовут. Так что – тяпнем чего-нибудь наскоро и свалим отсюда. Лайнус, пошли.
Во дворе словно сверкнула зеленоватая молния. Посыпались стекла. А еще через пару секунд здоровенное кресло-качалка отправилось ко дну бассейна.
Лайнус последовал за нами, не забыв перед этим аккуратно поставить на книжную полку пару свалившихся книг. Закурив, он осведомился:
– Ребята, а вы знаете, что в Африке, оказывается, больше шестидесяти стран?
Не удостоив его ответом, Гамильтон проорал: «Сгиньте, мерзкие недоумки и хулиганы!» – и стал пробиваться к выходу из дома. Мы свернули с дорожки и перебрались через изгородь в соседний дворик; по улице к дому уже катили полицейские джипы, их мигалки озаряли окрестности вспышками цветов американского флага – красным, белым и синим. Около моего «датсуна» Венди и Пэм склонились над осевшей на землю Карен.
– Ричард, – сказала Венди, – Карен отключилась. Мы всего-то пару глотков тяпнули, а с ней – смотри сам, что творится. Вообще это на нее не похоже. Пэм, притащи какое-нибудь одеяло. Ричард, ее нужно отвезти домой. Лайнус, привет. Как тебе эта… ну, вечеринка!
– Погром! – ответил за друга Гамильтон.
Я не на шутку заволновался: чтобы Карен отключилась с двух легких коктейлей? Выглядела она вроде нормально, но что-то было явно не так. Нет, ее не тошнило, ничего такого, просто слабость и побледневшее лицо. Говорить с ней оказалось бесполезно. Она почти спала, не пытаясь ни вымолвить хоть слово, ни кивнуть, ни посмотреть в глаза. Чтобы скрыть накатывавшую на меня панику, я с напускным равнодушием сказал: