Тюремный пастор радуется, глядя на Яльмара. Крекула — крупный мужчина, внушающий страх и уважение, поэтому многие хотят иметь с ним хорошие отношения. Это под его влиянием заключенные ходят в среду на молитву. Пастор обязательно расскажет о нем своим прихожанам. Было бы неплохо, если бы эти люди, запятнавшие себя преступлениями, получили бы однажды отпуск для посещения службы в храме общины пятидесятников. Заодно рассказали бы о своей жизни и обращении ко Христу.
Но у Яльмара сейчас другая радость: в его камере появились новые книги по математике.
Его толстые щеки сразу порозовели. Ему хочется сейчас петь, во все горло кричать, прижимая к груди драгоценные тома: «Детская вера, детская вера, ты — золотой мост в небеса».
Он шутит, что теперь ни за что не будет подавать прошение о помиловании.
Я налегаю на весла. Две вороны летят высоко над кронами елей, а потом начинают кружить. Краем глаза я вижу их длинные черные крылья и клиновидные хвосты. Я слышу, как их крылья рассекают воздух над нашими головами. Вот они спускаются все ниже и ниже и наконец садятся на борт нашей лодки, да еще с таким видом, будто забронировали здесь места. Не удивлюсь, если каждая из них вытащит сейчас откуда-нибудь из-под крыла дорожную сумку. Их оперение переливается на солнце всеми цветами радуги. У них мощные изогнутые клювы с едва заметными усиками возле ноздрей и плотные пуховые воротники.
Вот одна из них спускается на воду за каким-то жуком. Птицы постоянно переговариваются друг с другом, обмениваясь гортанными звуками. «Ворроны, ворроны, ворроны», — будто постоянно повторяют они, растягивая свое раскатистое «р». А потом одна из них принимается кудахтать, как курица, и остальных охватывает смех. Эти птицы всегда казались мне странными.
Я налегаю на весла, погружая их в воду как можно глубже. Мне нравится снова чувствовать свое тело. По моей спине течет пот. Древко податливое и гладкое после стольких лет использования. Я чувствую, как с каждым рывком все сильнее напрягаются мои мускулы, как концентрируются все мои силы, как я тужусь до изнеможения, а потом снова расслабляюсь.
— Ну, дальше ты справишься без меня, — говорит Анни. — А мне пора. Они проводят тебя еще немного. — Тут она смотрит на птиц, которые словно ей в ответ что-то кричат.
И вот она исчезла. Вороны смотрят на меня черными бусинками своих глаз. А мне остается только грести.
Солнце печет, и птицы разевают клювы. Наконец-то они замолчали. Мне хорошо. Счастье растекается где-то внутри меня, словно сок по стволу березы.
А теперь и вороны покидают меня. Они улетают, шумно хлопая крыльями, в ту сторону, откуда я приплыла, постепенно исчезая в небе.
Я налегаю на весла. Сейчас я непобедима. Я сильна, словно лось. Я гребу, изо всех сил упираясь ногами в дно лодки.
«Все еще только начинается», — думаю я, и сердце мое переполняет радость.
Третье мая, воскресенье
Выходной подходит к концу. Кухня в доме Ребекки Мартинссон в Курраваара освещена мягким вечерним солнцем.
Монс смотрит на Ребекку. Он тоскует по ней, хотя она сидит всего в полутора метрах от него. У нее прямые черные волосы, а радужная оболочка глаз имеет темную окантовку. Монс только что обнимал ее. Он занимался с ней любовью, хотя и осторожно, ведь Ребекка вся в синяках. Она по-прежнему чувствует себя неважно: после сотрясения мозга быстро устает и страдает головокружениями.
Монс смотрит на шрам над ее верхней губой. Он портит лицо Ребекки. Но именно это и нравится в нем Монсу. Он испытывает к этому шраму нежность, подобную той, которую чувствовал, когда в первый раз взял на руки свою новорожденную дочь.
— Как ты? — спрашивает Монс, наливая Ребекке стакан вина.
Та смотрит на этикетку: дорогое. Он решил разориться ради нее.
— Хорошо, — отвечает Ребекка.
Она уже не помнит, что с ней произошло, она не думает об этом. Каково это, лежать в проруби? Как себя чувствует человек подо льдом? Разумеется, ужасно, но ведь теперь все позади. Она видит беспокойство Монса. Он боится, что ей снова станет хуже. Но сейчас он говорит слишком спокойно.
Что-то встало между ними. Ей не терпится, чтобы он обнял ее, хочется спрятаться за свою усталость и синяки.
Ребекка снова и снова возвращается к тому моменту, когда Туре надвигался на нее на своем снегоходе и ей казалось, что это конец. А потом она чуть не потонула подо льдом. Тогда она все время думала о бабушке и папе и ни разу о Монсе. Это Анна-Мария впервые напомнила ей о его существовании, когда протянула телефон.