– За то, чтобы ты не запирал эту дверь, – сказал я.
Он хищно прищурился и облизнул губы, молча переминаясь с ноги на ногу.
Я выложил на стол второй золотой:
– За то, чтобы ты отпер наружную дверь тюрьмы.
Он опять облизнулся, издал какой-то нечленораздельный горловой звук и наконец выпалил:
– За такие дела комендант велит отрезать мне уши и прибить их к позорному столбу.
– Ты можешь запереть за мною обе двери, а утром мое исчезновение станет для тебя полной неожиданностью. Кто не рискует, тот не выигрывает.
– Это точно, – согласился он и потянулся за деньгами.
Но я сгреб монеты обратно.
– Сначала заработай их, – молвил я сухо. – Пошарь через час у подножия позорного столба, и ты их найдешь. Платить тебе по эту сторону дверей я не намерен.
Он закусил губу и уставился в пол.
– Что ж, вы как-никак джентльмен, – проворчал он наконец. – Думаю, я могу вам верить.
– Думаю, можешь.
Подобрав с пола свой фонарь, тюремщик вновь направился к двери.
– Поздновато уже, – изрек он, тщась изобразить сонливость. – Как запру все, что надо, так сразу и пойду на боковую. Доброй вам ночи, капитан.
Он удалился, оставив дверь незапертой. Теперь я мог выйти из тюрьмы так же легко, как из своего дома в Уэйноке. Я был свободен, но следовало ли мне воспользоваться этой свободой? Возвратившись к свету очага, я снова развернул записку и еще раз вгляделся в строчки, обдумывая, как же мне поступить. Почерк.... но ведь я лишь однажды видел, как она выводила буквы, к тому же в тот раз она писала ракушкой на песке. Я не мог определить, ее ли рука написала это письмо. Действительно ли оно послано ею? Если оно и вправду пришло от моей жены, то что же могло стрястись за те несколько часов, что минули после того, как мы расстались? Если же это послание – подделка, то какая западня уготована мне и как будут расставлены силки? Я мерил шагами камеру и думал. Странность всей этой истории, дальняя уединенная хижина, выбранная для встречи, пропуск, столь услужливо выписанный комендантом, некоторые вещи, что рассказал мне нынче Нантокуас… Скорее всего, это ловушка, и меня хотят в нее заманить… «Если ты любишь меня, если ты мой рыцарь, приди на мой зов. Я в беде и опасности…» Что бы меня ни ожидало, я не мог не пойти.
Я не мог ни вооружиться, ни сделать каких бы то ни было приготовлений. Взяв со стола золото, предназначенное для тюремщика, я подошел к двери, отворил ее, вышел и собрался было тихонько закрыть ее за собой, но мне помешала обутая в сапог нога, просунутая между дверью и косяком.
– Я иду с вами, – буркнул Дикон. – А если попробуете мне помешать, подыму на ноги всю тюрьму.
Он вздернул подбородок в своей прежней манере, и на его лице я увидел бесшабашное выражение, хорошо мне знакомое.
– Не знаю, куда вы собрались, – сказал он с вызовом, – но уверен, что там будет опасно.
– Насколько я могу судить, я направляюсь прямиком в западню, – заметил я.
– Ну что ж, тогда вместо одного в нее угодят двое, – ответил Дикон.
К этому времени он уже вышел из камеры, и на его решительном загорелом лице не было видно ни тени сомнения. Я знал его много лет и не стал тратить слова на пустые уговоры. Для нас обоих давно уже было в порядке вещей, что в час опасности мы оказываемся вместе.
Когда дверь в освещенную камином камеру была затворена, нас окутала непроглядная тьма. Было очень тихо: немногочисленные узники крепко спали, а тюремщик убрался с глаз подальше и грезил о близкой поживе. Мы ощупью прошли по коридору, добрались до лестницы, бесшумно спустились на первый этаж и увидели, что наружная дверь не заперта ни на замок, ни на засовы, ни на цепь и даже слегка приоткрыта.
После того как я положил золото к подножию позорного столба, мы торопливо пересекли площадь, опасаясь встречи с ночным дозором, и свернули в первый же переулок, который вел к палисаду. Пустынный город недвижно спал под звездами. В прозрачном морозном воздухе эти далекие огни сияли так ярко, что царящий под ними мрак не был беспросветным. Мы различали приземистые дома, неясные очертания сосен; нагие дубы, мерцающую песчаную дорогу, сбегающую к реке, которую блестки звезд усеивали так же густо, как и небо. Было холодно, но необыкновенно ясно и безветренно. Время от времени тишину нарушал собачий лай или вой волков из леса на том берегу. Мы с Диконом держались в тени домов и деревьев и двигались так же быстро, беззвучно и осторожно, как индейцы.
Последний дом перед городским палисадом принадлежал Ролфу; он жил там, когда дела приводили его в Джеймстаун. Сейчас и дом, и надворные постройки были темны, как стоящие вокруг них кедры, безгласны, как могила. Ролф и его индейский шурин сейчас спят там, внутри, пока я стою снаружи. Или не спят? А может, их там и вовсе нет? Может быть, это Ролф подкупил тюремщика и добыл пропуск у Уэста? Может быть, я увижу его в той заброшенной хижине? Может быть, несмотря ни на что, все закончится хорошо? Я испытывал сильное искушение разбудить обитателей безмолвного дома и спросить, здесь ли хозяин. Но я этого не сделал. Меня увидят слуги, подымется шум, к тому же время, быть может бесценное, быстро уходило. Я продолжил путь, Дикон последовал за мною.